Дарья Прокопьева

Любаша

Сёма терпеть не мог ездить к бабушке. Нет, не то чтобы он не любил бабу Глашу — она была очень добрая, в Сёме души не чаяла. Каждый раз, когда он приезжал, бабушка наготавливала целый стол: варёную картошку с укропчиком, круглые мясные котлетки и обязательно блинчики, ажурные, в меру сладкие, самое то со сметаной!

Ещё она любила разговаривать с Сёмой. Бабе Глаше не надоедали его многочисленные вопросы и такие же многочисленные просьбы рассказать «что-нибудь интересное». Когда он просил, она важно кивала, хлопала ладонью по дивану рядом с собой и, дождавшись, пока Сёма устроится поудобнее, заговаривала тягучим, чуть поскрипывающим голосом.

— Давным-давно, когда не родились ещё не твои мама с папой, ни я, мир наш был полон чудес. По земле вровень с людьми ходили лешие и полевики, домовые и банники, и нельзя было шагу ступить, не уважив какого-нить духа. То был закон: хочешь взять что-нибудь у Природы — изволь дать что-нить взамен. Просили по-разному. Кому-то достаточно было катушки ниток, кто-то требовал жемчуга да янтарные бусы, а некоторые… некоторые, да, требовали подарить им дитятку.

Но детей просили только по важным поводам. Например, ежели лето засушливым оказалось. Хочешь, чтобы дождик раньше срока полил — иди на поклон к ветру, бей челом, моли тучку какую пригнать. А взамен, да, дитятку свою отдавай. Навсегда или не навсегда, тут уж от ветра зависело. Какие-то брали в услужение на три года, а какие-то ждали, пока дитятко вырастет в красну девицу — да в жёнки её забирали!

— Навсегда? — в такие моменты шёпотом уточнял Сёма.

— А то как же! — веско кивала баба Глаша. — В жёнки-то по-другому нельзя!

Но не все истории бабы Глаши были о прошлом. Она говорила, что духи никуда не девались, хотя люди и перестали их замечать. И всё же если очень постараться, иногда краем глаза можно было увидеть: бледную мавку на краю озера, похожую на фигуру тень между деревьев или ручку ушлого домового, тянущегося к печенью на столе.

Когда-то Сёма в это даже верил. Например, в шесть лет. И в семь. А в восемь он пошёл в школу, и верить в бабушкины рассказы вдруг стало неправильным и постыдным. Они начали постепенно стираться из памяти, будто сами собой. Так что, когда девятилетний Сёма приехал к бабушке на летние каникулы, он больше не просил рассказать что-нибудь интересное и не садился рядом с ней на скрипучий диван. Тогда каникулы у бабы Глаши впервые стали скучными.

В этот раз было так же, хотя на этот раз его отправили в деревню не на каникулы. В школе объявили карантин, младшеклассникам сказали недельку посидеть дома — так, на всякий случай. Большинство дома и остались, но мама Сёмы сказала, что не сможет нормально за ним присматривать, и быстренько снарядила сына к бабушке.

Баба Глаша была рада. Она встретила Сёму на автовокзале — он очень гордился, что его отправили одного, пускай и под присмотром дядь Бори, водителя автобуса. Когда Сёма спрыгнул со ступенек, баба Глаша уже ждала его с распростёртыми объятиями. Он немного покраснел, но всё же позволил ей обнять себя, вот так, у всех на виду. Про себя Сёма бормотал, что это ничего страшного: знакомых ребят в деревне не было, никто ему ничего не скажет.

Вот именно это-то и было его главной проблемой и радостью в деревне.

Как-то сложилось, что Сёма не нашёл друзей среди местных. Сначала ему было всё равно: маленьким он хвостиком таскался за бабушкой, ходил смотреть на коз и коров, ловить жучков в огороде — и ничего больше было не надо. Но, постепенно, всё это потеряло интерес. Сёме хотелось играть в городки и вышибалы, пытаться выкрутить «солнышко» на качелях, поймать кого-нибудь в жмурках. Вот только местные ребята смотрели на него свысока, как на маленького, и в свою компанию не брали. А делать «солнышко» в одиночестве было совсем не так весело! В том числе потому, что у Сёмы не получалось.

— Эх, — тяжко вздохнул он.

Сёма стоял в отведённой ему дальней спальне и тоскливо глядел в окно. По двору мирно ходили и что-то клевали куры, бабушка развешивала на верёвках бельё: наклонялась к белому тазу с треснувшей стенкой, тяжело распрямлялась, встряхивала кофту в руках и неожиданно лихо забрасывала наверх.

Повисшая ткань колыхалась на ветру, будто парус, и Сёма вспомнил «Остров сокровищ». Книгу про пиратов ему прочитал папа — не целиком, Сёма многого не понял и быстро начал зевать, — но с тех пор мысль о бороздящих моря кораблях его не оставляла. Хорошо было бы родиться на пару столетий пораньше, забраться тайком на какой-нибудь парусник и отправиться в приключение!..

— Э-эх, — Сёма вздохнул с ещё больше тоской.

Приключение ему не светило. У бабы Глаши не было на книжных полках ни «Острова сокровищ», ни расхваленного папой «Капитана Блада», ни какого-нибудь «Тарзана». Только скучные серые томики без картинок да детские истории, которые Сёма то и дело забывал тут после каникул и из которых давно уже вырос.

Иногда Сёма думал, что он уже вырос и из того возраста, когда детей положено отправлять к бабушке на каникулы или на время карантина. Маме совсем не обязательно было за ним присматривать! Пока они с папой были на работе, Сёма прекрасно бы справился сам: он спокойно кипятил чайник, мог наделать себе бутерброды или съесть вчерашний ужин — разогревать, правда, боялся, но котлетки и холодными ничего!..

— Не засиделся ещё, Сём? — он быстро обернулся на голос.

Оказалось, в своей тоске Сёма и не заметил, как бабушка закончила развешивать вещи. Сейчас она стояла на пороге, потирая замёрзшие руки, и смотрела на него внимательно, с хитрым прищуром.

— Хоть бы на улицу подышать вышел. Свежо!

«Свежо» в словаре бабушке заменяло слово «холодрыга». Весна в этом году вышла не самой приятной: было начало апреля, а кое-где в области даже высыпал снег. Сёма читал об этом в газете — баба Глаша иногда просила почитать вслух, ссылаясь на больные глаза.

— Давай-давай, — настаивала меж тем она. — Я видела, на площадке детвора какая-то собралась. Поиграйте вместе, поболтайте. Страшилки хоть