— Чего?!

— А с тобой весело! Давай чаще вместе играть!

— Давай! — крикнул он в ответ и услышал, как Люба снова весело рассмеялась.

Оказалось, «давай» было её любимым словом. В тот день Сёма услышал его ещё много раз и на разный манер. Иногда «давай» означало «слабо» — например, когда Люба предложила вместе спрыгнуть с качелей и посмотреть, у кого получится дальше. Иногда «давай» было скорее вопросом — когда она предлагала что-то, сама не уверенная, что это получится. И совсем редко «давай» становилось согласием — когда это Сёма предлагал во что-то сыграть.

— В слова? — с сомнением переспросила Люба в последний раз, когда они, запыхавшиеся, бухнулись на скамейку рядом с песочницей. Несколько раз она с шумом вздохнула, будто пытаясь остановить заполошное сердце и кинуться в новую авантюру, но потом поняла: не выйдет так быстро. И махнула, — Давай!

— Качеля, — оглядевшись по сторонам, начал Сёма. — Тебе на «я».

— Пффф, — Люба закатила глаза, будто на «я» было очень, очень много самых разных слов. — Янтарь. Тебе на «р».

Сёма покосился на неё с уважением. Он думал, Люба скажет «яблоко», как и все. Но Люба как все точно не была.

— Рррр-ресторан!

— Невод!

— Дрова!

— Армия!

— Яб… — Сёма запнулся, когда Люба с хитрецой покосилась на него. — Ясли!

И она снова широко улыбнулась, показав щербинку между зубов. Сёма лениво подумал, что мог бы из-за этой щербинки её подразнить, но почему-то не стал. С Любой хотелось быть, как говорила мама, охб… обходительным. Мама говорила, что это как «вежливый», только чуточку лучше.

— Бабушкаааа!.. — спустя Сёма не знал сколько часов, он ввалился в прихожую, раскрасневшийся и довольный.

— Да, мой яхонтовый? — баба Глаша появилась из кухни, вытирая руки вафельным полотенцем в крупный цветок.

— Бабушка, я тут с одной девочкой познакомился. А можно она у нас пообедает? — утирая потёкший в тепле нос ладонью, быстро пробубнил Сёма.

Бабушка покачала головой, подошла ближе, сунула ему в руку невесть откуда взявшийся платок. Помолчала, пока Сёма смачно не высморкался и не посмотрел на неё снизу вверх. И, наконец, улыбнулась:

— Можно, конечно. Как твою девочку зовут?

— Люба! — Сёма уже кричал, выскакивая с порога обратно на свежую улицу.

Он не оглянулся и не видел, как улыбка бабушки на мгновение потухла, а потом разгорелась с новой силой — но уже неуловимо другая. Если бы Сёма был внимательным мальчиком, он бы сказал, что бабушка улыбается с грустинкой.

Но он ничего не заметил, ни когда вернулся домой, таща за руку свою новую подругу, ни когда вместе с ней вошёл в жаркую, натопленную кухню, ни когда проскользил вдаль по лавке, освобождая для Любы место.

— Вот, это Люба! — провозгласил он. — А это баба Глаша, моя бабушка!

— Очень приятно, — Сёма даже удивился, что Люба может быть такой вежливой. — У вас тут очень уютно!

— Спасибо, Любаша, — бабушка растроганно улыбнулась. — Ты давай, кушай. Ещё промедлишь, и всё остынет. А суп горячим есть надо!

Два раза Любе говорить не пришлось. Она послушно схватилась за ложку и зашвыркала домашней ухой, иногда чуть пыхтя: суп был ещё ой какой горячий!

— Приятного аппетита, — пробухтела она где-то между третьей и пятой ложкой.

— И тебе, — откликнулся поспешавший за ней Сёма.

— Приятного аппетита, Любаша, — поддакнула бабушка.

Сама она есть не спешила. Замерла с поварёшкой в руках возле плиты да смотрела, как они с Любой кушают. Может, радовалась, что им всё понравилось, мимоходом подумал Сёма, и на всякий случай уточнил:

— Всё очень вкусно, бабушка!

— Да? — переспросила она, будто он вырвал её из совсем других мыслей. — Ну, вот и славно. Я вам сейчас ещё оладушек достану, что с утра остались. Они не горячие, конечно, но тоже хороши. С мёдом или со сметанкой?

— С мёдом! — с набитым ртом пробухтела Люба.

— Со сметанкой! — одновременно выпалил Сёма.

Дети недовольно переглянулись, готовые спорить, но бабушка только рассмеялась и покачала головой:

— Значит, и то, и другое достану.

И они ели оладьи, кто с чем привык, и болтали о ерунде — Сёма не к месту вспомнил про «Остров сокровищ», а Люба подхватила и начала рассказывать про индейцев: ей про них тоже прочитали какую-то книжку.

— Только там индеец был один и был злой, но мне сестрёнка сказала, что на самом деле их много и они не все злые! — важно заявила она.

Сёма не сразу понял, что Люба пыталась описать «Приключения Тома Сойера». Он сам читал всего несколько глав в школе, и там не было никаких индейцев, а было только что-то про забор, краску и злую тётушку.

— А ты вот дочитай, — поучала его Люба. — Там ещё продолжение есть, про Гекблери… Геклри… про Гека, короче! Он Тому Сойеру лучший друг!

— А там есть индейцы? — уточнил Сёма.

— Не знаю, — она пожала плечами. — Её мне сестрёнка так и не прочитала.

Сёма не стал спрашивать, что мешает Любе прочитать книгу самой.

— А у меня нет сестёр, — вместо этого сказал он. — И братьев.

Они сидели в его комнате на кровати. Люба болтала ногами в воздухе, но, когда Сёма заговорил, вдруг остановилась. Она смотрела куда-то на коленки, так что Сёма не мог видеть её лица.

— Это грустно, — помедлив, проговорила Люба. — Одному всегда грустно.

Голос её звучал взросло и серьёзно, будто она знала, о чём говорила.

— Но ты не одна, — поспешил подбодрить её Сёма. — У тебя теперь есть я!

Когда Люба подняла голову, она опять широко улыбалась. Но, пускай Сёма и не мог доказать, он был уверен, что секунду назад она едва не расплакалась. Хотя он и не понимал, почему.

— Давай гулять дальше? — не дав ему задать какой-либо вопрос, Люба спрыгнула с кровати, зарылась пальцами в жёсткий палас. — У тебя мяч есть? Можем взять!

Мяча у Сёмы не было, но Люба не расстроилась. Она и без