Чужой среди своих 3

Пролог

Экзамены мне всё-таки дали сдать, вместе со всеми одноклассниками, теперь уже бывшими, изрядно вымотав перед этим нервы и мне, и родителям. Были бессонные ночи, валерьянка, слёзы, вызовы на педсовет и в ГОРОНО, бесчисленные справки и начальственные кабинеты с клонированными советскими чиновниками.

Толстые, тонкие, с шевелюрами и залысинами, с очками и без, все они шли в комплекте с незримой, но явственной печатью ГОСТа в душе, если она, душа, у них вообще есть. Любой советский обыватель смог бы опознать в них чиновников — хоть в бане, хоть на рыбалке, да и наверное — в гробу.

Сложно объяснить это словами, но по тому, как они одеваются, по костюмам от фабрики «Большевичка» или из 200-й секции ГУМа, по часам и запонкам, папиросам и пепельнице на столе, поведению секретарши в приёмной и массивности двери в кабинете, можно без особого труда разложить их по папочкам. Согласно должности, стажу и реальному влиянию в организации, и конечно же — согласно влиянию организации в колоде советских бюрократических структур.

Выражения лиц у них такие же, ранжированные. Вроде бы, если не присматриваться особо, то один постоянно шутит, второй, мелкий клерк, сидит с видом Атланта, на сутулых плечах которого держится всё Советское Государство, но нет!

Выражения лиц у них согласно должности, а все эти улыбки и морщины будто натянуты на выданную кладовщиком костяную маску. Независимо от внешности, улыбчивости и морщинистости, маска эта всегда проступает через натянутое поверх неё человеческое «Я».

Чёрт его знает… но я столько намотался по кабинетам, столько насиделся в приёмных, не имея ни малейшей возможности занять себя хоть чем-то полезным, что волей-неволей занялся физиогномикой, небезуспешно пытаясь пристегнуть к ней психологию. Насмотрелся, наслушался и проникся — до тошноты, до ненависти, до ледяного безразличия и обесчеловечивания чиновников.

Не люди, а функции. Программы, когда — до сих, человечность, потом — человекообразность.

Брызги информации сверху, долетавших до нас в виде редких оговорок, намёков и слухов, в искажённом виде доносящихся через знакомых, говорили о том, что вся эта история, болезненная для меня и родителей, только часть Большой Игры. Не знаю, как назвать номенклатурные игры советской бюрократии, когда устраивают провокации и подставы соперникам, и часто — опосредованно.

Вот и я… опосредованно. Кто-то там, не слишком высоко, но всё ж таки наверху, решил сыграть на сионизме, воспользовавшись вниманием Государства к проблеме евреев и Израиля.

Всё это оказалось раздуто, искажено и…

… перехвачено.

Кто именно, сказать почти невозможно, брызги противоречивы, а клубок интриг так велик и запутан, что концов и не найти, по крайней мере — не нам. Понятно только, что вся эта нелепая история с молодёжной сионистской организацией в школе, это только малая, а вернее даже — ничтожно малая часть интриги.

Сионизм наш, к слову, тоже замяли, но как водится в Союзе — не до конца. Где-то там, в пыльных шкафах и головах, хранятся личные дела всех участников, и буде придёт такая нужда, папочки достанут и сдуют с них пыль.

Потому и ненавижу! Потому что мы для них — винтики, а наши судьбы — смазка Государственного Механизма, уродливого и безжалостного Молоха, в котором всё приносится в жертву невидимому триединому богу Коммунизма.

Страна-секта, в которой нет прав и свобод, кроме права жить так, как предписывает Партия, и свободы умереть, если тебе это не нравится.

Страна, в которой идеология — это догма, не подлежащая пересмотру, и если действительность вступает в противоречие с идеологией, то тем хуже для действительности!

Страна с личной ответственностью Личности перед Государством, и коллективной безответственностью Государства перед Личностью, в которой ты с рождения — должен.

Страна…

… в которой я не хочу жить, и уж конечно — не хочу и не буду спасать.

Глава 1

Розовый закат

Возле школы уже собираются великовозрастные ученики, ведущие неспешные беседы о плане, рыбалке на прошлых выходных, начавшемся охотничьем сезоне, перспективах «Динамо-Москва» и коликах младшенького. Все курят, как в последний раз, хотя потом, на первой же перемене, всё повторится, а потом снова и снова…

— Здаров… — пожимаю несколько рук, мозолистых, с навеки въевшейся грязью и машинным маслом, и встаю рядом, не говоря лишних слов. Где же… а, вот!

Чуть мятая пачка «Примы», плексигласовый мундштук, коробок спичек, прикуриваю, и, чуть задержав дыхание, выдыхаю через ноздри струйку едкого дыма, раздражающего слизистую.

— Наш, — негромко объясняет Петрович прибившемуся к компании мужику из соседнего цеха, — жидёнка вот, на перевоспитание отдали, в рабочий класс.

Он ещё что-то говорит, а я…

… затягиваюсь, стараясь не вслушиваться. Объяснять, что это вообще-то — тоже антисемитизм, бессмысленно, да я и не берусь.

Антисемитизм — это там, в Америке! Одновременно ещё и сионизм, а как это уживается — парторг по методичке объяснит.

Квоты на Западе для негров, евреев и узкоглазых, понимаешь? В университеты! На работу не хотят принимать, гнобят всячески!

У нас? Ты не понимаешь, это другое! В Америке негров линчуют, расизм и апартеид с раздельным обучением! А у нас специально для негров и узкоглазых целый университет построили!

… в общем, это не антисемитизм, понимать надо! Ну и я понимаю… стараюсь, по крайней мере. Хотя скорее — не понимаю, а принимаю, потому что, а куда я, собственно, денусь?

Ну да привык уже. Здесь, в СССР, много такого — когда понимать надо! Правильно понимать, по спущенной сверху методичке, и если она противоречит реальности, то тем хуже для реальности! Подстраиваться надо под методичку, потому как — умные люди писали, не тебе чета…

Вот положено понимать, что у нас — дружба народов, и точка! Умные люди говорят, в ЦК.

При этом отношение к выходцам из Средней Азии или Кавказа — не всегда, но часто — пренебрежительное, как к умственно отсталым. Младшие братья. Дикие совсем. С