Мирослава Шапченкова

Слова. Рассказ из сборника "Московские сны"

Его звали Васей, и он работал журналистом в ежедневной политически-деловой газете уже пятый год подряд. Это очень тяжелая работа, она сродни работе на заводе — недаром их редакция располагалась на старой мебельной фабрики. С утра надо найти новости, а лучше эксклюзив, сенсации — выкопать их из земли, вытащить из ньюсмейкеров, а потом написать на эту тему заметку, лучше на первую полосу — такие статьи в газете называли "шапками", то есть шапкой газеты. Находить их было настолько сложно, что журналисты описывали этот процесс как рытье — «рыть эксклюзивы». И после этого надо было еще написать правдивую статью — при этом так, чтобы тебя самого за нее не зарыли обиженные герои статьи.

Но несмотря на все трудности, Вася очень любил эту работу — и особенно те дни, когда писал на первую полосу.

Вечер. В редакции загораются лампы — маленькие жёлтые луны. Шум, гам вокруг, крики, смех. Гул поезда снаружи. Внутри — яркий свет. Пишешь изо всех сил, но надо ещё быстрее, потому что газета скоро уходит в печать, есть жесткий дедлайн. И пока клацаешь по клавишам с такой бешеной скоростью — похож на волка, который бежит и клацая зубами, пытается укусить луну — а вместо луны на зубах скользит зубной порошок, лунный блеск. Клац! Клац! Клац.

Из «аквариума» — помещения со стеклянной стеной — выбегает главный редактор — железная женщина, которая подписывалась в письмах как принцесса Лея — и пронзительным голосом кричит:

— Сдавай уже заметку, блять! Ты нам весь номер посадишь!

Вася строчит ещё быстрее, хотя это уже физически невозможно. Адреналин в крови, пять минут до дедлайна, сдал заметку — кайф. Под потолком редакции были подвешены картонные фигурки акул в котелках и с сигарами в зубах — это обозначало, что здесь работают акулы пера. И сейчас Вася, выбившийся из сил, смотрит вверх — и акулы подмигивают ему. А на следующий день когда выходила, наконец, заметка на первой полосе — у него было такое ощущение, что сегодня его день рождения. Статью читала вся Москва, самые влиятельные люди страны. Его слова влияли на большие решения, изменяли реальность…

Ради этого стоит жить.

Вася не обижался на крик Леи — ведь она искренне болела их газетой, а их газета боролась за справедливость в этом мире. Она была единственно независимой в их стране — и по-настоящему правдиво описывала жизнь.

И так каждый день.

В конце дня редакторы подписывали полосы номера, верстальщики подрезали хвосты статей, номер уезжал в типографию — все расходились. Наступала ночь.

Но Вася не уходил.

Дело в том, что у Васи была — двойная жизнь.

По ночам он занимался … магией.

В тиши редакции он открывал файл в ворде — и записывал туда то, что называл «отрывками». Его записи, о том, что он видел за день. Если дневные его слова изменяли реальность, ночные — проникали глубже, в суть реальности. Если для статей он писал очень сухим деловым тоном — то тут расходился на полную мощь: эпитеты, метафоры, гиперболы кишели в его тексте, как микробы. Он искал часами нужные слова, чтобы описать самые простые явления — как в окнах горел свет утром и было ещё темно, как таинственно сверкали лампочки, как пахло в метро креозотом и утренняя давка вызвала смутное ощущение борьбы людей и государства. Как странная чёрная ворона преследовала его до самой редакции, идя полубоком. И всю эту чушь он должен был описать — и описать точно и живо. Зачем он писал?

Хотел ли он опубликоваться? Нет, он об этом даже не думал. Он писал искренне и самозабвенно. Все началось с того, что он заболел менингитом. А потом, когда после месяцев на грани жизни и смерти, выздоровел, он впервые посмотрел на синее небо за окном и оно ему показалось таким прекрасным, что он захотел его унести с собой. И он стал его описывать. А потом он стал отписывать все вокруг. Как шелкопряд, который грызет все, чтобы переработать в шёлк, он все превращал в слова. И когда он это делал, он чувствовал, что общается с кем-то — будто какой-то высший Дух пришёл к нему и попросил себя описать. И он стал служить этому Духу — каждый день.

Он выходил из редакции — и замирал на порожке на полчаса, смотря на все вокруг, как в первый раз. Площадка заднего двора. Окна в золотой фольге сверкают. Светят фонари. Вдалеке светит золотистая останкинская башня — и хотя исторгала эта башня нечто ужасное, снаружи она напоминала шпиль сказочного дворца. И в довершении ко всему издали доносился манящий в неземные края гул поезда — уууууууууууууууу… уууууууууууу…ууууууууууууууу……

Что это? Как это сохранить, описать? Он мог часами стоять и смотреть на фонари, пытаясь описать их магический свет. Он подбирал кучу слов для этой их ауры — пышная, сверкающая, сияющая, золотистая, яркая, светоносная, светозарная, озаряющая, жаркая… и далее, пока не сваливался в пошлый бред.

И тогда он описывал это просто: «Ночь. Светят фонари». И, удовлетворённый, ехал домой в пустом поезде метро. Пустынном, одиноком, дребезжащем, гулком…

Со временем Вася стал понимать, что делает что-то не то. Он понял, что метафоры не всегда помогают, на деле они похожи на подвыпившую тетку, которая не умеет петь, но поет в общем хоре громче всех, любуясь своим зычным голосом. Потом он понял, что даже самые удачные метафоры могут быть не удачны, потому что они отражают внешнюю схожесть, но не суть. Например тот же фонарь — когда-то он сравнил его с виселицей, на котором, как покойник, болтается свет. И очень гордился этой метафорой. А потом вгляделся в свет фонаря и понял, какая это чушь — ведь свет был такой живой, такой высшей тайной, сравнить его с чем-то мертвым было преступлением. А потом он стал понимать, что надо делать. Закрой глаза — и подумай о том, что ты ощущаешь от этого света, от этой ночи. А затем — подбери слова, которые по своим свойствам вызывают те же эмоции. При этом, будь очень осторожен со словами, потому что каждое слово влечёт для людей свой семантический шлейф. Сочетай эти шлейфы — и добьёшься нужного эффекта.

Для чего он писал? Он чувствовал себя сообщником Бога, который