дождик по ним крапает,

сумерки лежат синие.

сын отвечает: папа,

спасибо, за всё спасибо.

2017

Памяти Кости Кота

И больше никого не хоронить,

А только вишни собирать в ведёрко,

Пластмассовое, детское – они

Лежат там с горкой.

И строить новый город на песке,

И будут понарошечные люди

Ложиться спать на белом лепестке —

Давай так будет.

Вон жук ползёт, глаза его черны,

Жук красно-чёрный, именем солдатик,

Не мучь его, пусти его с войны,

Ей-богу, хватит.

И ямка для секретика в земле —

Туда ложатся город, мама, кошка.

Не плачь, не плачь, тебе под сорок лет.

Мы все тут – понарошку…

«Обком звонит в колокол, предали нас анафеме…»

Обком звонит в колокол, предали нас анафеме.

Нет хорошего русского, но мы в натуре ужасные русские.

Типа как римляне, ущемляющие этрусков.

Сорян, не потрафили.

Да, мы русские, римляне мы, наши шлемы блестят,

Да, спускались мы в ад, и с потерями – через ад

Мы прошли.

Ну давай, не чокаясь, за Дебаль.

Мы железо и боль, и мы тело мясное, и сталь.

Да, мы знаем, как артиллерия бьёт по своим.

(После этого один офицер застрелился, к слову.)

Да, мы видели, как над домами нашими чёрный дым

Поднимался – а мы шли вперёд, и чего такого.

Вега – самая яркая звезда в созвездии Лиры.

И ещё так звали одного командира,

Характер был скверный, прострелил однажды розетку.

Ну а чё, нервы сдают капитально и метко.

Его не любили. Он потерял пятерых

Из стрелковой роты. На ночь пошёл домой,

Вернулся – обнаружил всех мёртвых их.

После этого, говорят, крыша поехала так, что ой.

Первого марта штурмовали двадцать девятый блокпост.

«Идите, – сказал генерал. – Там никого нет».

Вега шёл первым и дошёл до самых до звёзд.

Отработали «Грады». Привет.

И вот эта земля пропитана нами.

В длину на два метра и на два метра внутрь.

И чего вы скажете нам такого, что мы не знали?

Мы идём вперёд. Не пробуйте развернуть.

«Сказали: не говори – баба…»

Сказали: не говори – баба.

Плохое, некрасивое слово.

Но любым другим меня обозначить – сла́бо.

Я же не девка, замужем была, чего тут такого.

Я же рыдала, когда муж уходил на войну.

Я же его ждала, готовила щи-борщи,

Какая из меня леди или там фрау, ну.

Плачь. Снаряжай. Корми. И молчи.

Я русская баба, плачущая о каждом,

Кто не вернулся. Воющая в подушку.

Бесплодная баба, что навеки однажды

Кончится – и кто помолится за мою душу.

Нет, я была поэтессой из Ленинграда.

Шляпка, мундштук, открытые платья.

Я до сих пор сыграю так, если надо.

Но я – русская баба, всехняя мать я.

Коли не подвезли другого мужа и сына,

То вы, двадцатилетние, мои дети.

Слёзы капают на копьё, такая судьбина.

Не худшая, в общем, на свете.

«Серёга из Москвы вообще приехал…»

Серёга из Москвы вообще приехал.

Всё время ржёт, да так, что будит эхо,

На стареньком раздолбанном УАЗе.

Нам нужно всем – полёт и чуть тепла.

Серёга возится с БПЛА.

Считай, мечта сбылась, хотя не сразу.

Хотел летать – и вот почти летит.

Мы память здесь. Мы камень. Мы гранит.

Пока их помнят – не случится смерти.

А впрочем, всё я вру, и вы не верьте,

Она случится с каждым. Это быт.

Серёга ржёт, Утёсова врубая,

И он любой, и я почти любая,

Мы кровь земли, и мы её же твердь.

Иди ты на х**, грёбаная смерть.

«Не смейся, тётя, сделай фотоснимок…»

Не смейся, тётя, сделай фотоснимок,

как мальчик во дворе играет в мяч,

и августовский воздух так горяч,

прозрачен так невыносимо.

И целый дом, не раненный ещё,

трепещет занавесками на окнах.

Снимай: оно так скоро всё поблекнет,

и время начало уже отсчёт.

И через восемь лет его я встречу —

подросшего мальчишку без мяча,

но с автоматом – там, где, рокоча,

подходит артиллерии предтеча.

Он будет там, с котёнком на руках,

с улыбчивыми полными губами,

уже не мальчик, но ещё не камень,

уже бесстрашный – но познавший страх.

Снимай же, тётя, – а теперь и я

затвором щёлкну фотоаппарата,

поскольку смерть из мира не изъята,

но в вечности останутся друзья.

«Я умереть боюсь…»

Я умереть боюсь,

Как тоненькая вишня во дворе,

Как списанный на землю аппарат «Союз»,

Как травы в ноябре.

И говорю: запомни, затаи,

Люби меня в моём убогом быте.

И мёртвые солдатики мои —

И вы живите.

Я режу хлеб – и смерти не хочу,

Салат крошу – и смерти не хочу.

Черешню ем – и смерти не хочу,

Несу цветы – и смерти не хочу.

А смерть настанет, на меня наступит,

Ногой огромной на меня наступит,

На маму, на кота, на чёрта в ступе.

Но нынче яблони цветут,

Как небо на закате,