Я помогла отцу одеться, он даже сам завязал галстук, но к концу сборов настолько ослаб, что так и не смог никуда пойти. По правде говоря, мама и не надеялась, что он сможет.

Весь день я готовила особый праздничный ужин — жаркое из телятины, жареный перец, шоколадный торт. К нам собирался приехать дядя Джин, и папа только о нем и говорил.

— У нас есть его любимое вино? — беспокоился он, оглядывая стол.

— Есть, я специально ездила в винный магазин сегодня днем.

— Я рад буду повидаться с ним, жаль, что Мэрилин не сможет приехать.

На эту тему я вообще не хотела говорить. Никто из нас не был ни разочарован, ни удивлен, когда тетя Мэрилин не приняла приглашение.

— Джин сказал мне по телефону, что у него новый клиент, — не унимался отец. — Вот сегодня все и узнаем.

Я усадила его в кресло, и он прилип к окну, чтобы не пропустить момент появления машины брата. Я была в прекрасном настроении и много ждала от этого вечера.

Но все вышло ужасно. Дядя Джин был как-то странно напряжен и, едва войдя в дом, набросился на выпивку. Дело кончилось тем, что, когда мы с мамой подали ужин, он едва сумел добраться до стола. В разгар трапезы он вдруг раскричался на отца.

— Ты прожил жизнь впустую! И сам это прекрасно знаешь. Даже когда ты был здоров, от тебя никогда никому не было толку. Я говорю это для твоей же пользы. Сделай же что-нибудь, сколько можно так прозябать!

Отец пытался отшучиваться, но я видела, что каждое слово смертельно ранит его.

После ужина я отвела дядю в сторону.

— Как ты мог, что на тебя нашло?

— Прости, Пандора, — замотал он головой, — я не знаю… Просто, когда мы были детьми, я так восхищался Фрэнком, для меня лучше его никого не было. И видеть, как он сидит в этом гребаном кресле и ничего не делает, палец о палец не ударит, — от этого рехнуться можно.

Что я могла сказать? Я все прекрасно понимала, но никогда бы в этом не призналась ни дяде, ни кому-либо другому. Ничего нового он мне не сказал. Я и так это знала.

Нам надо было проветриться, и мы дошли до аэропорта. Стоя у забора, мы смотрели, как взлетел самолет, за ним другой.

— Чем ты сейчас занимаешься? — спросил дядя.

Я начала рассказывать про колледж, но он прервал меня на полуслове:

— Тебе нужно ехать в Лос-Анджелес.

Его слова пронзили меня, словно молния.

— С удовольствием поеду. Когда-нибудь.

— А почему не сейчас?

— Ну, во-первых, из-за папы. А потом, я вообще не уверена, что Лос-Анджелес мне подходит.

Он расхохотался и раскинул руки в стороны. Этот жест, казалось, вместил в себя все — наш дом, эту улицу, мою работу, весь Палм-Спрингс и даже того парня из «Бананов».

— А это что, подходит?

Ответить мне было нечего. Он вздохнул и опустил руки.

— Я люблю тебя, девочка.

Мы вернулись домой. Дядя был паинькой. Он поцеловал маме руку и извинился за свое хамство. Потом подошел к отцу и потряс его за плечо:

— Фрэнк, ты всегда меня доводишь до бешенства, но ты ведь знаешь, что я люблю тебя больше всех на свете.

Они пожали друг другу руки. В крепкой, загорелой ладони дяди Джима бледная рука отца казалась вылепленной из пластилина.

После отъезда дяди я вышла на улицу, села на порог и долго смотрела на звезды.

Все у меня хорошо. Так хорошо, что даже страшно.

Он звонит, когда мы обедаем. Я слышу звонок и знаю, что это он. Сколько раз просила его не звонить мне к матери, но он никогда меня не слушает. Я встаю, быстро иду на кухню. Оказывается, ему приспичило. Он хочет свою крошку прямо сейчас.

Мать кричит из-за стола:

— Лори, кто это?

— Подруга. Она попала в аварию. Звонит с шоссе 405. Просит приехать.

Думаете, она посочувствует? Как же, дождешься от нее. Кто угодно, только не моя мамаша.

— Скажи ей, что это бестактность. Скажи, что ты обедаешь.

Я говорю в трубку:

— Встретимся в офисе через час.

Потом иду в свою комнату и выбираю одежду. Синее трикотажное платье будет в самый раз — снимается в один момент. К нему — новые туфли на каблуках. Но здесь ничего надевать нельзя, не то она что-нибудь заподозрит. Прячу платье и туфли в большую сумку.

От ее взгляда ничего не утаишь:

— Зачем тебе сумка?

— Может, ее заберут в больницу. Я подумала, что надо взять для нее кое-что.

Кажется, проглотила.

Гоню по бульвару Санта-Моника. Там слоняются парни-проститутки, некоторые из них просто красавчики. Двое этих козлов пытаются увязаться за моей машиной. Сворачиваю на бульвар Сансет.

У варьете «Комеди клаб» толпится народ. Мне так хочется туда сходить, я сколько раз говорила об этом Джину. Он обязан меня туда сводить. Не развалится. Мы вообще никуда не ходим, только трахаемся в кабинете, и все. Сдохнуть можно.

Загоняю машину на заднюю стоянку. Быстро переодеваюсь прямо за рулем. Иду к зданию, открываю дверь своим ключом, вхожу внутрь. Ненавижу ходить сюда ночью — просто мороз по коже дерет от всех этих плакатов на стенах. Афиши старых фильмов, с которых тебе в спину таращатся бывшие кинозвезды.

Джин уже в кабинете, поджидает меня, рубашка расстегнута. Я и войти-то не успеваю, как он начинает стаскивать с меня платье.

— Может, поздороваешься для начала?

— Поздороваюсь. Так сейчас поздороваюсь, что не скоро забудешь.

Я интересуюсь здоровьем его супруги. Это малость его охладит. Терпеть не могу, когда меня вот так хватают, не сказав ни слова.

Прием срабатывает. Он на секунду ослабляет хватку, но только на секунду. Платье уже болтается где-то у щиколоток. Ну и дура эта Мэрилин, как она может верить такой скотине?

— В чем дело? — спрашивает он.

Да ни в чем. Какое мне дело до Мэрилин? У нее есть все, чего душа пожелает: дом на Голливуд-Хиллз, «Вольво». Ну вот, вцепился мне в сиськи. А у меня что есть? Да ничего нет.

Взгромоздился наконец. Хрюкает при каждом толчке. Я знай себе дрожу и постанываю — он это любит. Кончается все довольно быстро.

Мы лежим на ковре, он явно горд собой. Поди, считает себя классным жеребцом.

Я встаю, иду к стеллажу с книгами. Смотрю на фотографию Мэрилин. Прическа что надо, на шее громадные жемчуга. Чертов лицемер! Трахает меня при первой возможности, а при этом фотография жены — на самом видном месте. Я прижимаю палец к серебряной рамке, на ней остается след. Это моя скромная традиция, она мне очень нравится. От этого рамка тускнеет, как будто к ней прикладывается вампир.