Поэтому, до тех пор пока кризис ограничивался преимущественно жилищным рынком, число банкротств росло вяло. Но с переходом к высокой безработице и общему ужесточению кредита число банкротств взмыло вверх. В 2009 году было подано 1,4 млн заявлений о банкротстве, что сопоставимо с дореформенными значениями, и ожидалось, что в 2010 году эта величина возрастет до 1,5 млн.

Несмотря на волатильность дохода и опасности, связанные с разрастанием кредитных рынков, экономисты вплоть до 2007 года продолжали превозносить «великое смягчение». События 2008 года стали ужасным потрясением.

«Великое смягчение» сошло на нет с удивительной быстротой. Бернанке был не первым, кто возвестил о приручении делового цикла. Скорее всего, он будет и не последним. И все-таки, при всей неряшливости прежних экономических прогнозов, крушение тезиса о «великом смягчении» было самым выдающимся.

Золотой век кейнсианства продлился три десятилетия и во всем мире весомо поднял уровень жизни. С «великим смягчением» все обстояло иначе: в полном смысле оно наступило лишь в начале 1990-х годов, после первой рецессии периода правления Буша-старшего, и едва не рухнуло в 2000 году с крахом доткомов. И только безрассудное смягчение денежной политики под руководством Алана Гринспена удержало надувшуюся в 1990-х годах экономику от сжатия. Эта политика подготовила почву для еще более разрушительного кризиса, наступившего через несколько лет.

Сегодня глобальная экономика пережила глубокую рецессию, что отразится на существенном росте волатильности выпуска. Даже если в экономике произойдет уверенное восстановление – а оно на момент написания книги (март 2010 года) кажется маловероятным, – центральная часть гипотезы о «великом смягчении» уже опровергнута. В период «великого смягчения» выросла устойчивость всех главных компонентов совокупного выпуска (потребления, инвестиций и государственных расходов). Напротив, текущее восстановление – это результат обширного фискального стимулирования, то есть большого увеличения государственных расходов (за вычетом налогов) взамен существенного сокращения спроса частного сектора.

Кроме того, кризис лишил почвы большую часть расхожих объяснений «великого смягчения». Мысль, что за экономической стабилизацией стояло усовершенствование инструментов монетарной политики, выглядит теперь довольно глупо. Кризис, зародившийся в финансовой системе, разросся до такой степени, что против него оказались бесполезны любые инструменты из стандартного набора монетарной политики, главный из которых – корректировка процентных ставок.

К чести центральных банков стоит упомянуть, что, увидев безуспешность своих привычных приемов, они решились на более радикальные меры. Среди них самая важная – количественное смягчение, иначе говоря, выкуп за счет эмиссии денег таких активов, как государственные облигации и краткосрочные бумаги корпораций. Подобные шаги смотрятся очень смело на фоне пассивности, с которой денежные власти отнеслись к финансовым потрясениям времен Великой депрессии. И эти шаги позволили избежать полного распада финансовой системы. Но готовность порвать с неоправдавшей себя политикой не отменяет самого факта краха.

Если можно сказать, что амбиции центральных банков пошатнулись, то репутация финансовых рынков была просто дискредитирована. Сейчас уже нет причин полагать, что финансовые рынки предоставляют эффективные механизмы управления рисками для индивидов и домохозяйств. Скорее, как это было уже не раз, необузданный рост финансовых рынков выявил свой дестабилизирующий потенциал.

Вместе с провалом «великого смягчения» исчезло и прагматическое зерно в утверждении, что переход к рыночному либерализму в 1970-х годах, несмотря на порождаемые между делом неравенство и неэффективность, все же обеспечил прочный рост благосостояния. Если что-то и может возродиться из нынешнего пепла, это произойдет вопреки, а не благодаря экономической политике прошлых десятилетий.

С наступлением глобального финансового кризиса некоторые защитники рыночного либерализма предприняли попытку подменить свой основной аргумент. Они заявили, что, может быть, эффект рыночного либерализма в развитых странах и неоднозначен, однако в Индии и Китае он принес громадные выгоды. Поскольку вместе эти две страны составляют треть населения мира, рыночный либерализм можно считать спасенным. Этот довод, а скорее увертка, не выдерживает никакой критики.

Мощный рост в Китае и Индии – плохое оправдание для рыночного либерализма. Ни Китай, ни Индия и близко не подошли к либеральному идеалу свободной рыночной экономки. В Китае до сих пор сохраняется громадный сектор государственных предприятий, действуют жесткие ограничения на деятельность финансовой системы, а обменный курс тщательно регулируется. В кризис эти факторы позволили китайскому правительству осуществить масштабное стимулирование экономики и добиться быстрого восстановления экономической активности. В Индии стремительный рост начался до основного периода рыночной либерализации, и там сохраняется большой государственный сектор. В обеих странах, как до этого в Японии, Корее, Тайване и Сингапуре, государство играет роль рулевого экономического развития.

Успешный опыт Китая и Индии, а до них – Японии и «восточноазиатских тигров», наверное, небесполезен для стран, застрявших в ловушке бедности. Но он может мало сообщить об относительных преимуществах рыночного либерализма и социал-демократии.

Если учесть, что во многих странах безработица все еще выше 10 %, совокупные бюджетные дефициты насчитывают триллионы, а банкротства и изъятие жилья имеют повальный характер, как это происходит в США и ряде других стран, то можно предположить, что идея о «великом смягчении» не просто умерла, но погребена так глубоко, что уже никогда не вернется. Но это не так.

Эта идея-зомби никогда по-настоящему не умирала и уже начинает прокладывать себе путь с того света. Оливье Куабьон и Юрий Городниченко озаглавили одно из сообщений в блоге так: «Великая рецессия это и впрямь конец “великого смягчения”?». На этот вопрос они уверенно отвечают: «Нет». Куабьон и Городниченко приводят ряд графиков, показывающих колебания темпов роста ВВП в США, и пытаются доказать, что «перед нами довольно глубокий деловой цикл, но он не идет ни в какое сравнение с нестабильностью 1970-х годов».[17]

Данный вывод звучит убедительно, только если вы ограничитесь рассмотрением абсолютной изменчивости ВВП. Но эта изменчивость отражает чистое воздействие огромного фискального стимулирования в государственном секторе и огромное сокращение спроса в частном секторе. От сглаживания не остается и следа, если посмотреть на отдельные компоненты ВВП.

Бешеные флуктуации испытывали не только компоненты ВВП, но и почти все остальные макроэкономические переменные. Как отмечает Брэдфорд ДеЛонг, дисперсия отношения числа занятых к общей численности экономически активного населения совершила самый резкий прыжок вниз со времен войны в Корее.