Под звуки дождя они оба уснули. Коновалов сразу, будто в темную яму провалился, но приглядевшись к этой темной яме, неожиданно понял, что это вода, огромная толща воды, через которую он плывет, все глубже и глубже погружаясь в ее толщу. Вместе с погружением как в яви всплыло воспоминание детства: ему лет десять и он купается в Святом озере с друзьями, больше всего на свете он любил нырять и нырял глубже всех и мог дольше всех быть под водой. Однажды они поспорили с двоюродным братом Володей, который тоже был неплохим ныряльщиком, кто глубже нырнет. Володька долго от него не отставал в воде, Петр не хотел сдаваться и все опускался ниже и ниже, не заметив, что брат не выдержал, отстал и стал подниматься на поверхность. А он нырнул на ту глубину, которая раньше ему была недоступна, воздуха не хватило, и он стал захлебываться, тонуть, сознание начало меркнуть, затухать.

И снова ему снился светлый березовый лес, но на этот раз он шел вместе с священником отцом Корнилием. Петр просто внутри себя знал, что его зовут Корнилий. Они шли по широкой аллее, и говорил отец Корнилий, это был не диалог, а монолог, который произносил пастырь и во сне Коновалов слышал его речь не с начала, а как будто отрывки из монолога:

— Бог — есть тьма и чем глубже мы в нее погружаемся, тем яснее понимаем нашего Создателя

Они остановились на берегу озера и оба вглядывались в его темные воды. Поверхность забурлила, как в кастрюле, потом вода закрутилась в вихре, образуя воронку из центра которой поднялся огромный, красивый белый лебедь, он приподнялся и широко раскрыв крылья издал протяжный клекот открыв свой огромный клюв, наполненный острыми, плоскими зубами, светлые глаза птицы наполнились кровью и приобрели зловещий красный цвет.

Коновалов проснулся и еще какое-то время смотрел на матерчатую крышу палатки, освященную ярким солнцем. Сон как то особо его не взволновал, а вот то, что было в его воспоминаниях, взбудоражило: он помнил, что в тот день его спас Володька. Он нырнул второй раз, вытащил брата на берег, и Петр помнил, что лежал на траве, выплевывал воду и видел, будто окаменевшее лицо брата. У Квятко зазвонил телефон, она проснулась и ответила:

— Да, я слушаю. Поняла, сейчас буду.

Она резко встала со спальника, начала пробираться к выходу, Коновалов спросил:

— Что-то случилось?

— Трупы убитых девушек из морга исчезли.

Они выбрались из палатки. День обещал быть прекрасным: тепло и не мокро. Квятко направилась в сторону многоэтажек, Петр двинулся следом за ней.

— Ты сейчас куда?

— Мы уже на ты?

— Ну, вроде как переспали. — Попытался пошутить Коновалов

Юлия Борисовна остановилась, смерила сверху вниз Коновалова (только сейчас он заметил, что она выше его на целую голову) ответила:

— Смешно. В Управление иду.

— Интересно, их по частям из морга вытащили?

— Почему по частям? — Недоумевала Квятко.

Она остановилась во дворе пятиэтажки, села на лавочку закурила, Петр селя рядом с ней.

— Они целые были. Откуда такая информация, что их разрезали?

— Да в редакции болтали, будто их на части резрезали, а эти части на берегу озера нашли.

— Чушь какая-то. Они, конечно, порезаны были, странные какие-то пореза на груди, на руках. Их утопил кто-то.

— А может они сами утонули?

— Ага. И порезались сами, причем у всех порезы в одних и тех же местах.

Юлия Борисовна докурила сигарету и встала со скамейки.

— Ладно, пойду. И тебе хорошо бы на работу сходить.

Коновалов последовал ее совету и отправился в редакцию. Было около семи утра, до начала рабочего дня оставалось полтора часа и он решил зайти к дяди, освежить свои воспоминания.

Частный сектор еще мирно спал, не было слышно даже лая собак, да и, как заметил Петр, псы на него всегда как то слабо реагировали. Он шел по улице, мимо преимущественно деревянных домов, погруженный в свои собственные мысли. Не доходя двух кварталов до дома Кобякова, он обратил внимание на автомобиль, стоящий во дворе. Красный «пежо». Это совсем мимолетное впечатление. Тогда толком в кутерьме Петр успел только увидеть, что машина, красная и фирменный знак на капоте. Сейчас он был не уверен, эту ли машину он видел. Но все же сердце как-то ёкнуло, неприятно тогда было, когда в тебя стреляли.

Кобякова племянник застал в кухне. Он сидел за столом и пил чай с сушками. Петра он встретил без энтузиазма, и даже хмуро, однако поприветствовал, предложив присесть, чаю не предложил.

— Чего пришел? Так просто или какое-то дело есть?

Коновалов не обратил внимания на настроение дяди. Его волновало другое.

— Я вспомнил один эпизод из моей жизни. В детстве меня спас Володя. Это так?

Кобяков перестал пить чай, поставил кружку на стол, пар из нее поднимался тонкой струйкой. О изучающе и как-то отстраненно посмотрел на Коновалова.

— Вспомнил? — Недоумевал он. — Ты уж не такой маленький был, чтобы не помнить. Если бы не Володька тебя бы и не было сейчас. Он вытащил тебя тогда. Откачал.

— А что он тогда увидел?

— Что увидел? — Не понял Кобяков.

Коновалов смутился, не знал, как объяснить, да и не стал, подумав, что может все это издержки сна, поэтому ответил:

— Ладно, проехали.

Он поднялся и покинул дом своего дяди, тот не был против и никак не выразил своего отношения к такому факту, продолжив пить чай. Когда он вышел на улицу красный «пежо» был на месте, это успокоило Коновалова, и он пошел на работу. Последнее что он помнил в этот день это яркая вспышка, а потом тьма.

Холодные белые стены больничной палаты действовали на Юлию Квятко угнетающе. Но она старалась сохранять спокойствие. Юлия всегда держала себя в руках и не позволяла себе терять контроль. Сейчас она сидела на стуле в палате, рядом с кроватью, на которой лежал с перевязанной головой Петр Коновалов. Странный чудак, которого несколько раз вчера огрели битой по голове. Главное она не