Мне стыдно за то, что я — человек.

Артур закончил чтение и посмотрел на окружающих с некоторым удивлением. Мы тоже смотрели на него с удивленным смущением.

Мучительную тишину нарушила госпожа Мольнар:

— Этот профессор Сил — еврей?

— Не думаю, — ответил доктор Шванц, — а почему вы спрашиваете?

— Просто так.

По правде говоря, статья профессора мне понравилась, но я воздержался от высказывания своей точки зрения, так как не знал, каково будет мнение остальных. Кроме того, я понял не все детали статьи.

— Очень хорошо, — заметил Артур, — и все-таки этот вопрос невозможно снять с повестки дня.

— Какой вопрос? — вмешался почтальон, и госпожа Мольнар тут же выговорила ему:

— С чего это вас интересует, Гагай? Если бы у Артура было столько же волос, сколько у вас…

— И все-таки я не понимаю, извините, — бормотал недотепа, — у нас в семье все такие, особенно моя мама, с косой.

— Заткнитесь, Гагай, — рыкнул доктор Шванц, — по-моему, профессор Сил уводит в сторону от проблемы. Я ни за что не соглашусь с его тезисом, что одни родились красивыми, а другие — уродливыми. Для мужчины достаточно быть чуть-чуть красивее черта. Я слыхал о случаях, когда девушки из хороших семей влюбляются в уродливых мужиков и готовы ради них поступиться удачной во всех отношениях партией. Кроме того, для мужчин сегодня существует тысяча способов скрыть телесные дефекты — с помощью косметики, лечебной гимнастики, хорошего одеколона при бритье…

— Я ничего такого не припомню в статье профессора, — снова влез этот недотепа-почтальон со своими сенильными глупостями. — Кто сегодня может позволить себе эти дорогие одеколоны?

— Гагай, ради Бога, прекратите!

— Я не понимаю этого потока нытья профессора Сила, — колко заметил Артур, — возможно, он большой специалист по геологии или черт знает чему еще, но совершенно ясно, что в делах, требующих особого общественного нюха, он полный невежда. Кто мне может объяснить смысл этой глупости насчет соревнования? Где это соревнование проходит?

— Ты, Артур, помолчи, — заявила госпожа Мольнар, — я вовсе не хочу, чтобы моего мужа послали на конные соревнования. Достаточно того, что он в карты играет. Вчера много проиграл у Бирнбоймов. Он как увидит карты, так прямо с ума сходит.

— Сама ты сумасшедшая, и мать твоя тоже, — парировал Артур, но доктор Шванц перебил:

— Уважаемый профессор Сил не имел в виду конные соревнования, господин Мольнар. Эти лысые профессора только в шахматы умеют играть, и коня видели лишь на шахматной доске.

Мы от всего сердца посмеялись удачной шутке. Все, кроме почтальона, разумеется. Этот Гагай заявил нам, что даже среди наездников встречаются лысые, а что касается лошадей, так их это и вовсе не волнует.

— Мой дедушка ездил на осле до девяноста лет и все равно не был лысым, — добавил этот недалекий старикан.

Всеобщими усилиями мы сумели заткнуть рот бедняге. Госпожа Мольнар, стоявшая позади меня, прошептала мне на ухо, что единственная причина, по которой в компании терпят этого старого дурня, та, что у него единственного в доме есть мельница для мака.

Слово взял Артур Мольнар:

— Проблема лысины для меня не нова. Еще много лет тому назад, сидя на боковых местах в городском театре, я пытался обратить внимание супруги на то, что в партере сидят, в основном, лысые. Это явление бросается в глаза, особенно когда смотришь сверху. Правильно, дорогая?

— Я не помню, — ответила госпожа Мольнар, — хотя я тоже не люблю сидеть сбоку. Кресла в партере удобнее. Но ты, Артур, всегда покупаешь боковые, потому что они дешевле.

Доктор Шванц заглянул в свою пустую чашку из-под кофе и поднял брови:

— Господа, есть некоторая истина в том, что лысые действительно находятся среди нас. Они, в определенной степени, да, вне. всякого сомнения, живут преимущественно в больших городах.

Все с этим согласились, поскольку не были уверены в точной формулировке темы дискуссии.

— Ну, так я открыто заявляю, — возвысил голос Артур: — Господа, лысина — это реальная болезненная проблема нашего общества.

До этого момента я не издал ни звука, ибо не мог решить, идет ли речь о недопонимании или об оптической ошибке с моей стороны. Дело в том, что на затылке господина Мольнара, который в общем-то мужчина довольно представительный, красовались лишь реденькие прядки. Эти остатки волос были как бы предупреждением об окончательной ликвидации запасов редеющей с давних пор шевелюры. Их с трудом можно было назвать волосами. Я некоторое время боролся с самим собой, но в конце концов все же утратил самообладание.

— Артур, — вырвалось у меня, — но ведь и вы заметным образом лысеете, если я не ошибаюсь.

На лице почтальона появилась широкая улыбка. Доктор Шванц бросил украдкой взгляд на голову Артура Мольнара. Тот сильно покраснел, да и его жена выглядела смущенной.

— Нет, нет, — бормотала она, — Артур не лысеет, он просто проходит курс лечения волос по совету дипломированного врача…

Госпожа Мольнар дрожащим пальцем указала на затылок супруга, заявив, что там есть еще множество совершенно живых корней. Однако с этой минуты в обществе установилась весьма неприятная и напряженная атмосфера. Артур, по-видимому, надеялся, что мы не заметим его прогрессирующего облысения. Однако теперь, когда в полумраке лестничной клетки раскрылась истина, под его ногами стала гореть земля.

— Джентльмены, я не лысею, — шептал несчастный, — честное слово.

Мы быстренько разбежались.

— Извините, господин Пинто, — обратился ко мне почтальон, — вы, верно, парикмахер, а?

— Нет, нет. Пока я только учусь.

* * *

Позорное предательство Мици задело меня значительно сильнее, чем я готов был себе признаться. Я чуть ли не с рождения привык, что женщины принимают меня с распростертыми объятиями как в физическом, так и в духовном аспекте. Характер мой кажется на первый взгляд холодным, однако я преисполнен различных устремлений и любопытства. Женщины всегда чувствовали, что во мне таится опытный ухажер и покоритель сердец, однако эти качества я стараюсь, по возможности, не проявлять в таких стандартных формах, как подарки, стоящие денег. Я был джентльменом, который всегда знал, где проходит граница и как далеко я могу позволить себе зайти с той или иной женщиной. Поэтому я успевал предотвращать неприятности, которые могли бы произойти со мной вследствие нарушения этой тонкой грани в личных отношениях.

— Гидеон, — сказала мне недавно одна симпатичная девушка, — даже если бы ты был не ты, а кто-нибудь другой, ты бы все равно мне нравился.

Правда, эта девушка находилась в состоянии подпития, когда сделала это заявление, да, впрочем, была не такой уж и девушкой.