Безопасным. Мама говорила, что в «Кэтрин Хаус» чувствовала себя в безопасности. Защищенной. Но, как только открыла ворота и ушла, ее сломил реальный мир.

Припомнились плохие истории о городе, рассказанные мамой. Темные закоулки, пустующие платформы в подземке, подозрительные мужчины. Вечерами, до наступления комендантского часа, мама бродила по улицам в ботинках по колено; ветер играл ее волосами, и она знакомилась с примыкающими кварталами, была готова к новым открытиям. Однажды ее преследовала в Томпкинс-сквер-парке компания парней, и она пряталась в круглосуточном магазинчике, пока им не стало скучно и они не ушли. В другой раз ее чуть не толкнула под поезд расстроенная женщина. Тебя могли убить, говорила я ей, когда она рассказывала мне эти истории, но я не беспокоилась за нее и не осуждала. Я произносила это с благоговением.

Но она находилась в безопасности, заверяла она. Ее возвращения ждал этот дом – на этом ее истории заканчивались, скрывались за запертыми до утра воротами. Вот почему этот дом так притягивал меня – она выстроила в моей голове его высокие крепостные стены.

– Мы не знаем, что случилось, – сказал отец Лейси. – Здесь она должна была получить помощь.

Он выглядел сломленным. Вел себя так – что не укладывалось в моей голове, исходя из опыта общения со своим отцом, – будто его уничтожала одна только мысль о жизни без дочери.

У меня осталось одно ясное воспоминание из раннего детства о моем отце. Он разговаривал с другим взрослым, а я схватила его за штанину, чтобы привлечь внимание. Он посмотрел на меня свысока, и я подняла руки, думая, что он сократит расстояние и поднимет меня. Вероятно, я предполагала, что он усадит меня к себе на плечи, как поступали папы со своими маленькими дочками, потому что я была маленькой и его дочкой. Я почти чувствовала пьянящее чувство высоты, которое пришло бы ко мне, если бы я балансировала на его крепких и сильных плечах. Очень хотела, чтобы он меня поднял. Тянулась к нему. Но папа стоял на месте, где-то в стратосфере комнаты, голова возле потолочного вентилятора, а моя – у его коленей – слишком низко, чтобы он услышал мой голос. Он продолжил разговаривать с этим взрослым, борода скрывала его рот. Я опустила руки. Он не опустил голову.

– Она отлично справлялась, – произнес отец Лейси. При этом он крепко сжал мою руку. – Не понимаю, что произошло.

Я понятия не имела. Он сжимал мою руку сильнее, чем делают это обычно, впивался пальцами, пока, наверное, не почувствовал твердую преграду в виде кости.

– Я тоже не понимаю.

Я вывернула руку и посмотрела на лестницу. Изгиб на самом верху задрожал от теней. Меня никто не ждал? Никто из работников не выйдет сюда, не поприветствует меня, не поможет устроиться в комнате?

– Она была в порядке, – снова произнес он. Обнажил зубы.

Я установила между нами преграду – столик с тремя большими деревянными ножками.

– А может, нет, – услышала я свой ответ.

– Что ты сказала?

– Только… мне кажется… может, нет. Она не была в порядке. И этого, возможно, никто не заметил.

Он склонил голову.

Я сказала что-то плохое – поняла это, как только слова сорвались с губ. Это было начало истории, но я засунула ее обратно, заметив его реакцию. Надо было извиниться, но удаленный наблюдатель внутри меня хотел посмотреть, что он скажет в ответ, что сделает. Он был ее отцом. Когда дома все шло не по плану, когда я разбила мамину машину и солгала об этом, когда почти целую неделю пропускала школу и скрыла это, когда мама «была готова влезть в петлю» – это ее слова на все, что я сделала с ней, слова, заставившие меня поежиться, – я вспоминала отца. Может, мне жить у него, говорила я. Жить с этим человеком? спрашивала она. Тебе? Черт, нет. Когда я сказала, что могу позвонить в галерею – я нашла информацию о ней в Интернете, номер и адрес, на размытом снимке Гугл карт виднелся целый фасад, – она ответила, что мне не стоит этого делать. Когда его отец умер, он взял все деньги и открыл на них это место. Ни цента нам не дал. И не позвонил. И не отправил даже открытку. Разве такой человек захотел бы жить со мной?

Отец Лейси повесил голову. Я не знала, что он сделает: накричит на меня, оттолкнет или схватит еще сильнее.

Я отступила.

– Я же вам сказала, что не знала ее. Приехала сюда только сегодня.

На лестнице послышался шум, мужчина отступил и пересек комнату. Мама Лейси и сестры спускались с чемоданом и несколькими коробками.

– Это последнее, – сказала ее мама. Она казалась спокойной и собранной, но в глазах отражалось нечто тяжелое и замысловатое.

– Давай помогу хотя бы с этим, – сказал мужчина.

– Мы справимся. Разве я не просила подождать в машине?

После этого они вышли на улицу. Без них в комнате стало спокойно.

– Им потребовалось много времени, – произнес сверху пронзительный голос. По лестнице спускалась хрупкая худая женщина. – Они всегда ведут себя так эмоционально. Это утомляет. – Ее лицо озарила улыбка. – Прошу прощения, что тебе пришлось подождать. Теперь можешь войти.

Она кивнула на дверь возле лестницы. До этого она была закрыта, а теперь открылась. Кто это сделал?

– Разве ты пришла сюда не затем, чтобы снять комнату? – спросила она. – Ты же ради этого здесь, верно?

Я кивнула.

– Зови меня мисс Баллантайн, мне так больше нравится.

Я ее никак не называла.

Она была невысокой, но при этом властной и твердо стояла на золотистом ковре. Удивительно, сколько места в комнате она занимала, хотя была даже ниже меня. Обтягивающая блестящая юбка. Сатиновая блузка с оборками. Драгоценности различных форм, металлов и выступов вокруг шеи, на запястьях и пальцах, на мочках ушей и блузке – все это блестело. Ее волосы – золотисто-желтые, схожие цветом с ковром – убраны у шеи в тугой пучок. Ей могло быть сорок или сто лет. Вскоре я узнала, что она – домохозяйка и менеджер дома, но не владелица. «Кэтрин Хаус» управляло доверие, потому что его хозяйка давно умерла.

– Я – Сабина, – сказала я. – В смысле, Бина. Можете называть меня Биной. Моя мама давным-давно снимала здесь комнату, и я знаю, это странно, но подумала…

Она оценивала меня, не двигаясь. Даже не дышала. И не моргая смотрела на меня. Это нервировало. Наконец она сменила позу, переплела пальцы, стукнув кольцами.

Я снова заговорила. Не знала, что делать еще.

– Я, эм… Вы сказали принести наличные?

– Ну что за глупости, – сказала она, и теперь меня нервировала ее широкая улыбка. – Я знаю, кто ты, мисс Тремпер, но другим пока не говорила. Тебе еще надо подписать документы. Здесь мой кабинет. Пойдем.

И когда я заходила внутрь, подгоняемая ею, мне в голову пришла мысль: при разговоре по телефону она заверила меня, что есть свободная комната. Она просила принести наличные. А потом повесила трубку, даже не спросив мое имя.