и отвела глаза. Облокотясь на крышку рояля, она, казалось, с увлечением слушала, что ей рассказывал Неженцев. Изредка посмеивалась, открывая блестящие зубки. Опустившись на скамейку в глубине беседки, Виктор смотрел на узкую спину Неженцева и пытался уловить смысл разговора. Вадим так и сыпал словами: говорил что-то о своем детстве, о том, как ловко манкировал уроками музыки. Из дому уходил якобы к учительнице, а сам сбегал с друзьями на Москву-реку. Отец, профессор-музыковед, только год спустя удосужился позвонить учительнице, и конечно — скандал. Пианистка сказала, что не помнит такого ученика… Отец ужасно расстроился.

— И взял ремень! Лучшее средство от лени, — неожиданно вставил Виктор и глупо хихикнул.

Ижина покосилась на него, а Неженцев невозмутимо заметил, что не во всех семьях одинаковые правы; любовь к ремню — дело вкуса…

Точно водой окатили, все внутри похолодело, только щеки горели огнем.

— А вообще, я очень жалею, что пренебрегал учебой, — со вздохом сказал Вадим.

— Ну, нет, вы так добри граете, — ответила Ижина. — Ах, як бы мне, да юж поздне. Одешло время… — И тряхнула головой, словно желая избавиться от навязчивой мысли.

— Бросьте вы горевать, учиться никогда не поздно. У вас чудесный голос, и грусть вам совсем не к лицу. — Последние слова Неженцева прозвучали с таким участием, что Виктору стало не по себе. — Ведь я же говорил вам, что поездку не так уж трудно устроить. По всей вероятности, наладится культурный обмен… Будьте уверены, я еще встречу вас на Белорусском вокзале. Во всяком случае… поговорю с отцом… Главное, у вас все данные. — Неженцев растопырил руки и даже обернулся к Виктору, как бы ожидая поддержки, — абсолютные данные: внешность, слух и, наконец, боевая биография…

— Вот именно, — вставил Виктор, — обойдется без блата…

— При чем тут блат? — Вадим пожал плечами.

Виктор на чем свет стоит ругал себя за то, что решился прийти сюда. А Неженцев снова старался занять Ижину. Девчонка хмурилась, встречая на себе упорный взгляд Виктора. Он сидел как на угольях, хотел уйти и не мог, и от этого еще больше ненавидел себя.

— …Но почему бы вам не спеть? Я сыграю, вы отлично уловите… Ну, хоть без слов… Проба голоса.

— Я буду по-русски… У нас в отряде русские спевали.

— О! Совсем здорово.

Ижина вполголоса напела, он быстро схватил мелодию.

Зазвучали грустные аккорды…

И песенка была до слез простая. Виктор закрыл глаза, жадно ловя метельные звуки.

Лети, мой голубь милый,

Сизокрылый.

Лети скорей

Через реки, леса и долы

К родному дому,

К любви моей.

Скажи, что я не скоро

Покину горы

В краю чужом,

Я с друзьями в грозу, ненастье

Защищаю весну и счастье,

Далекий дом.

Музыка заполнила все существо Виктора. Он вдруг ощутил в себе столько силы, такую нежность, что хотелось поделиться ею с людьми, всех, всех сделать счастливыми. Он позабыл про Неженцева, будто его и не было. Это он, Виктор, склонясь над роялем, играл для нее, для Ижины. Только еще лучше, вот тут громче, а здесь совсем тихо, чуть слышно… Ижина кончила петь, а рояль все звенел.

Что мог он, Виктор, предложить этой девушке?.. Ни кола ни двора, хоть сам, оставайся в порядке культурного обмена. И выходит, не судьба им быть вместе. Все идет как надо, и никто не виноват…

— Не пройтись ли нам? Вы покажете сад.

Это говорил Неженцев. Виктор поднялся, собираясь уйти.

— Хорошо. Я покажу… вам обоим. Только одэгну туфли. Една минута.

Присела в поклоне и прыгнула с крылечка. С порога беседки Виктор смотрел на мелькавшее среди зелени белое платьице. Ноги точно приковало к дощатому полу, он не знал, сколько прошло времени. Обернулся. Неженцев встал со стульчика, зевнул, потянувшись, сорвал свисавший с потолка листок плюща.

— Понравилась? — не зная зачем, спросил Виктор.

— Ничего, смазливая. А что? Не собираешься ли ты бросить в меня несуществующую перчатку? Не стоит трудиться. — Неженцев сунул руку за борт кителя, усмехнулся. Тонкая коричневая бровь его затрепетала в изломе. У Виктора застучало в висках, язык деревянно повернулся во рту.

— А… как же, как же бдительность…

— О, не исключается. Легкое увлечение. — Неженцев даже подмигнул неловко и как бы с издевочкой. — Дорожная встреча. Да что с тобой? — И, попятившись, деланно расхохотался. — Никак ты серьезно, чудак-рыбак. Ну, ладно, во всяком случае, мужчина должен быть рыцарем, загадкой, а вздыхать, открыто вешаться на шею… Пойми! Плюс на минус дает минус. Простая математика.

Рука Виктора, сжимавшая ремень, сорвалась, и Вадим, переломившись надвое, плюхнулся на скамью. Потом вскочил и опять опустился: почему-то не сопротивляясь, ошалело глядя куда-то мимо Виктора.

— Ты с ума сошел… Это… оскорбление мундира.

— А то, что за мундиром, не в счет?

Оглянувшись, Виктор увидел у входа застывшую в испуге Ижину.

Неженцев, тяжело дыша, быстро оправил гимнастерку.

— Стыдитесь! И скажите спасибо, что я не дерусь в присутствии женщин.

Виктор, как пьяный, сошел с крыльца. На миг задержался возле Ижины, тупо уставясь в нее мутными от слез глазами.

— Простите. Он не дерется из-за женщин. Он рыцарь и готов к математическим действиям. Пожалуйста! Я вам не помешаю. Ха-ха!

— То мерзко, мерзко! — вскрикнула Ижина и прижала к глазам кулачки, нежные и в голубых прожилках.

* * *

Минул день, другой. Солдаты отсыпались в палатках под дымящимся от воды брезентом. Небо точно вылиняло, затянулось марлей облаков. Неженцев пропадал в саду, майор — тоже. Виктор не находил себе места, бесцельно бродил по поляне. Потом залезал в душную кабину ЗИСа, обливаясь потом, листал потрепанного «Тома Сойера», валявшегося в ординарском скарбе Потаповича. В горах перекатывалось орудийное эхо, — видно, из Карпат все еще выкуривали остатки фашистских войск. Солнце жгло сквозь пыльные стекла. Том, спасаясь от бандитов, плутал в лабиринте пещеры вместе с напуганной, притихшей девчонкой. Он представлялся похожим на Неженцева, такой же, верно, и тот был в детстве — красивенький шалун-озорник. А Гек вроде Виктора — грубятина, таких девчонки не любят…

Ижина не шла у него из головы. После случая в беседке они не виделись. И зачем все это было? Противно вспомнить. Вот уж действительно руби деревцо по себе.

В душе поднывало. Хоть бы скорее сняться с места. А что дальше? И чем она так взяла его: глазками, голосом, доверчивостью? Не будь Неженцева, привыкла бы к нему. И все было бы хорошо… Что — хорошо? Всплывали в памяти ее руки, лицо и как она бежала к дверям в халатике… Мучась, он