такую потертую старую вещь. – Так, вижу, лейкоциты не растут, температура нормальная… Ну что, Ян Александрович, поможете исключить аппендицит? Все же шестнадцать лет – это возраст ближе к вашим пациентам, чем к моим.

– Один момент, – Ян взял у Нади Юлечку и высоко поднял ее на вытянутых руках, – полетаем немножко и все исключим.

Надя улыбнулась. Вспомнилось, как папа так же подбрасывал ее на руках, может быть, не сама игра, но чувство удивительного покоя в этой высшей точке под потолком. Мама смеялась, кричала «осторожно, осторожно», но ясно было, что ей не страшно, что она точно знает, папа никогда не выпустит дочь из рук.

И Юлечка сейчас смеялась так же звонко и заливисто, как и Надя тогда, как вообще смеются все дети на земле, когда счастливы.

Колдунов кружился и гудел, как самолет. Надя не могла сдержать улыбки и думала, как хорошо, что клиника только открылась после отпуска, больных еще мало, и в основном это уже большие дети, иначе молодому доктору пришлось бы летать с ними до утра.

Константин Петрович нахмурился и демонстративно взглянул на часы:

– Разрешите напомнить вам, Ян Александрович, что дети – это наши пациенты, а не игрушки.

– Ладно, ладно, – обещал Колдунов, переводя дыхание, – последний заход на цель – и иду.

Надя завороженно смотрела, как он быстро, но бережно проносит ребенка по широкой дуге, будто самолет заходит на посадку.

Внезапно Костя наклонился к Наде и внимательно посмотрел ей в глаза:

– Я вижу, вы добрая девушка, – сказал он негромко, – но мой вам совет, не привязывайтесь слишком сильно к этому ребенку.

Когда Ян вернул ей Юлечку, Надя обняла ее крепко-крепко. Пусть так, но даже самый больной и убогий человек имеет право получить свою порцию радости.

Доктора пошли смотреть ребенка с подозрением на аппендицит, и напоследок Надя поймала взгляд Кости, то ли жалостливый, то ли брезгливый. Этот взгляд был Наде хорошо знаком, так многие смотрели на больных детей. В теории, на словах жалели, а на деле сторонились, старались поскорее оказаться от такого малыша как можно дальше и вообще забыть о нем. Может, бессознательно боялись чем-то заразиться, а может, просто не хотели расстраиваться.

Костя, понятное дело, таких страхов не испытывал, но дети были для него всего лишь пациентами, сырьем для работы, как тесто для пекаря или мрамор для скульптора.

Наде было очень жаль, что Коршунов такой равнодушный и холодный человек, немного грустно, что он, видя ее с дефективной Юлечкой на руках, невольно переносит часть своего отвращения и на нее саму, но что-то изменить она была не в силах. Костя такой, как есть, и она тоже, и любовь так сильно пустила корни в ее сердце, что уж непонятно, какими чудовищными пороками избранника можно ее вытравить. Остается только радоваться, что чувства ее безответны, и как бы дальше там ни повернулось, а жить с этим черствым сухарем Наде никогда не придется.

* * *

Приближался конец Яновой барщины. Белые ночи давно сменились темными и таинственными августовскими вечерами, кое-где начала подсыхать и желтеть листва, подступили еще по-летнему шумные, но уже долгие и промозглые осенние дожди, утренние часы дышали туманом. Начиналась осень, а с нею новый учебный год и новые надежды.

Яну льстило, что он понравился своим временным коллегам настолько сильно, что его не хотели отпускать, и начмед даже собирался пробить клиническую базу кафедры, чтобы Ян мог и дальше работать в этой больнице. План был хорош и всех устраивал, но для его реализации следовало подождать минимум два года, когда Ян защитит диссертацию и станет полноправным сотрудником кафедры. А сейчас ему предложили пару-тройку дежурств в месяц, от чего Ян, естественно, отказываться не стал.

Неплохая стипендия, дежурство тут, дежурство там, и, сложив все свои финансы, Ян вдруг с удивлением осознал себя богатым человеком. После многолетней привычки к нищете это оказалось довольно странное и грустное чувство.

Юный голодранец, перебивающийся от стипендии до стипендии, а случайные подарки судьбы беззаботно спускающий на разные плотские удовольствия, уходил в прошлое, а на смену ему появлялся респектабельный мужчина с конкретными целями и серьезными планами на жизнь.

Теперь доходы позволяли завести, например, сберкнижку и копить на автомобиль. Или на первый взнос за кооператив.

И уж конечно, такому солидному человеку в первую очередь необходимо подумать о женитьбе. Ян думал, и, надо сказать, гораздо чаще, чем о машине или жилищном вопросе.

Он скучал по Соне, да и Оля, внезапно вынырнувшая из прошлого, вызывала самые теплые чувства.

Ему приходилось почти каждый день видеться с обеими девушками по работе, и, черт возьми, они обе нравились ему! Но обе вели себя подчеркнуто по-дружески, упорно не понимая тонких и не очень намеков.

На первый взгляд между милой Олей и сдержанной Соней было мало общего, но обе они были хорошие девушки, и Ян знал, что мог бы, что называется, построить семью и с той и с другой. Если бы хоть одна из них согласилась, а не держала его за коллегу и приятеля.

Оля с Соней обе происходили из профессорских семей, находящихся в довольно близких отношениях, поэтому дружили с детства и теперь, работая в одном учреждении, снова сблизились. Они вместе ходили обедать, Соня подвозила Олю почти каждый день, так что Ян в редкие свободные минуты постоянно встречал их вдвоем, а клеиться к одной в присутствии другой, когда в свое время ухаживал за обеими, казалось ему очень некрасивым.

А главное, он, черт возьми, не знал, которая из девушек нравится ему больше!

Все-таки любовь разорвет тебе сердце, но с ней ты точно знаешь, зачем живешь, и видишь свое будущее так ясно, будто стоишь на вершине горы в погожий день… С Наташей он ни о чем себя не спрашивал, ни в чем не сомневался. Они были предназначены друг другу, вот и все.

Наверное, такое бывает раз в жизни, и если не получилось сберечь выпавшее на твою долю чудо, то оно никогда не повторится. И это справедливо, нечего роптать, а надо жить жизнь такую, как есть. Стать хорошим мужем для хорошей девушки, с которой уже было хорошо, не по-небесному, а по-земному.

Только вот для которой из них, вопрос…

В последний день работы Ян, как положено, проставился, накрыл в ординаторской скромный, но изысканный стол (две бутылки коньяка, бутылка водки, триста грамм сыра, банка шпрот и коробка конфет «Вдохновение» на закуску), но никогда так не бывает, чтобы хирурги сели отмечать, как собирались. Стоило заведующему