— Фимка Бомм, — рассмеялся Яша, поняв всю глупость своего поведения.

Лена тоже еле заметно улыбнулась.

— Кто вы? Откуда вы знаете Фимку?

Яше никогда в жизни еще не приходилось так близко и так серьезно разговаривать с девушками: к одноклассницам он относился снисходительно-пренебрежительно, как все мальчишки к девчонкам-сверстницам; в спецшколе их вообще не было… Яше вдруг стало неловко, он смутился, вспыхнул. Это продолжалось одно мгновение.

— Я Фимкин товарищ. Гордиенко моя фамилия.

— Гордиенко? Ах это вы и есть Яшка Капитан!

Она улыбнулась смелее, доверчиво и просто, но вдруг спохватилась, прикусила нижнюю губку и погасила улыбку.

— А я вас за провокатора приняла. Мне все доносы на Фимку чудятся. Думала, кто-нибудь уже капнул, вот вас и подослали.

Она не выдержала, засмеялась громко и откровенно, как смеются после нервного напряжения.

— Пойдемте в комнату. Фимка сейчас должен прийти. Рад вам будет очень. Он так много о вас говорил… Да снимите свою кубанку. И перестаньте хмуриться…

Все еще смеясь, она схватила Яшину кубанку и буквально втащила Яшу в комнату, пододвинула стул.

— Нет, лучше садитесь на диван. Да перестаньте вы хмуриться, бука. Мне, честное слово, интересно с вами познакомиться. Хотите, я вас чаем напою?.. Ну, хотите? У нас есть еще грузинская настоящая заварка, бабушкина.

Нет, Яша совершенно не умел ни разговаривать, ни держать себя с девушками! Его смущали и ее смех, и суета, и то, что они были вдвоем в квартире, и то, что она была вся какая-то светлая, хрупкая. Он сидел на старом диванчике, боясь шелохнуться, чтобы не показаться неуклюжим, боясь проронить слово, чтобы не сказать что-нибудь грубое, неуместное. Наконец взял себя в руки, осмелел.

— Ну ладно, давайте… Давайте будем знакомиться.

— Вот хорошо! Только называй меня на «ты», — протянула она тоненькую горячую ладошку. — Меня зовут Ли.

— Ли? — удивился Яша.

— Да, Ли. Это эстонское имя.

— Эстонское?

— Да… А разве у эстонок нет такого имени? — смутилась она.

— Не знаю.

— И я не знаю. Я в Эстонии никогда не была и из эстонок знала только маму. Но у нее было русское имя — Мария. А Ли — это я вычитала в книжке… про индейцев.

Они оба рассмеялись, и Яше стало тепло и уютно.

— Я знал одну эстонскую девочку, ее звали Линда.

— Линда! — Лена умолкла, долго и пристально смотрела на него прищуренными глазами, будто хотела рассмотреть в нем что-то неизвестное еще ни ей, ни самому Яше. Потом заговорила тихо, словно сообщала очень важное, такое, что Яша должен был запомнить навсегда: — Теперь все будут звать меня Линдой. Все, кроме тебя! Хорошо? Только ты один будешь звать меня Ли, как познакомились. И то не при людях, а только один на один. Хорошо? Это будет наша тайна.

— Ладно, Ли.

— А я тебя буду звать Капитаном. Как Фимка.

— Ладно.

— Только пусти, пожалуйста, мою руку. Ты ее совсем раздавил, Капитан Медведище.

Яшу бросило в жар. Лена это заметила и рассмеялась озорно и звонко.

Когда пришел Фимка, они пили чай. Яша, обжигаясь, тянул сладковатый душистый напиток, грыз и нахваливал жесткие соевые коржики, жаренные на подсолнечном масле:

— Ох вкуснятина!

— Ешь, ешь, у нас еще есть.

Яша понял: Лена израсходовала на него все свои продовольственные запасы. Он отложил недогрызенный коржик.

— Спасибо, Ли.

А Фимка даже не удивился приходу Яши. Поздоровавшись, он деловито вынул из кармана смятый листок.

— Вот, читай. Это будет завтра расклеено по всему городу.

В приказе командующего румынскими войсками города Одессы генерала Гинерару говорилось:

«…каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов от момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок.

Караются смертной казнью жители тех домов, где по истечении указанного срока будут обнаружены входы и выходы катакомб, о которых не было сообщено властям».

— Где ты его взял? — спросил Яша, когда Лена вышла из комнаты.

— Только что доставили в участок целую пачку со строгим наказом: к утру расклеить на всех домах.

После неудачных боев, у нерубайских катакомб румынское командование, взяв из резерва целую дивизию, предназначенную для отправки на фронт, оцепило огромный район на протяжении многих километров. Из Нерубайского, Усатовых хуторов и Куяльника выселили большинство жителей, у входов в катакомбы дежурили военные патрули. Партизаны все чаще обнаруживали на месте выходов из катакомб каменные пробки, залитые бетоном, или плотные завалы, начиненные минами. Связным Бадаева все труднее было добираться в город.

Приказ Гинерару предвещал новый поход оккупантов против катакомбистов. Его надо было как можно скорее доставить командиру отряда. Передав Фимке указания Бадаева, Яша начал собираться, чтобы до наступления комендантского часа успеть встретиться со связным.

— Ты хоть познакомишь меня когда-нибудь с командиром? — спросил Фимка.

— Для тебя, Фимка, командир — я. Через меня будешь получать все приказы, через меня и отчитываться об их исполнении. Твои ребята должны знать только тебя. Подбери самых надежных. Понял? Всяко может быть, Фима. Нельзя, чтобы фашисты, поймав одного, потянули за ним всю организацию. Но каждый должен знать: всякое стоящее донесение докладывается в Москву, всякое серьезное задание идет оттуда.

Фимка зажмурил глаза. Ресницы стали влажными, потемнели.

— Москва… — еле слышно прошептал он.

— Ну, ты мне это брось, — нахмурился Яша.

— Я ничего, Капитан. Я ничего… — Он резко отвернулся и зачем-то начал щипать себя за щеку. — Но только ты никогда не был в Москве… не знаешь, что это такое — Москва.

— Мне и Одессы хватит, — сердито сказал Яша. — Брось, говорю…

У двери его провожала Лена.

— Придешь еще, Капитан? — спросила, поправляя воротничок Яшиной рубахи.

— Приду, Ли. Обязательно приду.

И, почувствовав жар на щеках, выскочил в дверь.

Все свои шестнадцать лет прожил Яша в Одессе, несчетно раз ходил по Соборной площади, знал на ней, кажется, каждый платан с фисташково-желтой корой, на которой будто навечно застыли солнечные блики, каждую акацию с кривыми когтями-колючками. И вот этот город и эта площадь вдруг показались ему чужими, незнакомыми: чужой город, чужие патрули, чужие вывески, чужие люди… Но Яша думал о Бадаеве и думал о Лене — светлой и хрупкой, ощущал ее прикосновение, бросившее его в жар, и слышал звенящий смех.

Ему было хорошо и тревожно.

6. На две леи блеска

Осень-таки взяла свое. Погода что день, то хуже. С моря потянуло промозглым ветром. Серые лохмотья туч опускались все ниже и ниже, пока не зацепились за площадь мелким, скучным дождиком. У вокзала сегодня пустынно, сыро