Миша в ужасе отшатнулся от посоха. Старица Марфа сказала:

– Не гоже предлагать сие, владыка. У сына моего и в мыслях нет на таких великих преславных государствах быть государем. Он не в совершенных летах. Есть многие на то достойнее.

– Бо убо… сродственных искр… ради… – запинаясь произнес архиепископ, а потом не по-книжному, а по-простому сказал: – Веди речь, Авраамий!

Из рядов духовенства вышел Авраамий Палицын. Не носил он владыческой митры, всего лишь келарем был в Троицком монастыре. Но его знали лучше, чем иных митрополитов и архимандритов, а прославился он вместе с настоятелем Дионисием писаниями из монастыря, осажденного ляхами и казаками. Чудесно и вдохновенно писал Авраамий, и мало у него было соперников по части красноречия. Он начал складно и витиевато:

– Многокормный царственный корабль Михаил Федорович! Избран ты не человеческим составлением, но Божьим строением, иже есть единокровен преждебывшему великому государю и царю Федору Ивановичу и всему царскому корню до Святого Владимира и Августа, кесаря Римского.

Марфа отвечала за сына:

– Московского государства люди по грехам измалодушестовались. Прежним государям не прямо служили. Царю Борису изменили и детей его на поругание выдали, царя Димитрия злой смерти предали, царя Василия с престола свели и ляхам в полон отдали. Видя такие позор, убийства и поругание, как быть на Московском государстве и прирожденному государю государем?

Авраамий, будучи опытным ритором, нисколько не смутившись, возразил, что Борис сел на государство своим хотеньем, изведши государский корень, и Бог мстил ему кровь царевича Димитрия. О воре и расстриге Гришке Отрепьеве и поминать нечего, а царя Василия выбрали на царство немногие люди, и по вражьему действу многие города ему служить не восхотели и от того случились великая смута, рознь и междоусобие.

– А теперь люди Московского государства наказались все и пришли в соединение, – заключил келарь и в подтверждение своих слов воззвал к толпе: – Истинно ли, братья и сестры?

– Наказались сполна… Матушка, благослови сына на царство, – зашумели в первых рядах.

Но Марфа была непреклонна:

– Не хочу благословлять сына на верную погибель. Опричь того, отец его митрополит Ростовский и Ярославский преосвященный Филарет ныне у ляхов и литовских людей в полонном утеснении, а как сведает король Жигимонт, что на Московском государстве учинился его сын, то сейчас же велит сделать зло над отцом.

Авраамий Палицын простер руку в сторону толпы, павшей на колени:

– Великий государь, не презри всенародного рыдания. Сказано в Писании, плакася весь Израиль при пророке Моисее. Ныне же во граде, глаголемом Кострома, яко в древнем Иерусалиме, плакася весь народ русский, единогласно вопияху, да помажут на царство царя Михаила Федоровича.

Все стоявшие на коленях возрыдали, а затем, повинуясь указующему персту келаря, поднялись, забурлили и, обступив Мишу и старицу Марфу, повели их в Ипатьевский монастырь. Людской водоворот увлек за собой Марью и всех, кто сопровождал Романовых. Ей показалось, что расстояние до монастыря было преодолено в мгновение ока.

Перед входом в соборную церковь Миша попытался вырваться. Он брыкался и испуганно кричал, но его крепко держали, а мальчишеский голос тонул в громких возгласах. Его на руках внесли в храм. Вслед за ним шли архиепископ Феодорит с алмазным посохом, поднятым высоко над головой, и келарь Авраамий, бережно прижимавший к груди грамоту об избрании на царство Михаила Федоровича Романова.

В сутолоке Марья потеряла из виду бабушку. Плотная стена людей не позволяла войти внутрь храма. Несколько часов она простояла среди костромичей, взбудораженных вестью об избрании царя. Большинство участвовавших в крестном ходе, а тем более тех, кто прибежал в монастырь позже, не видели Михаила Федоровича, и спрашивали друг друга, каков он обликом и имеет ли царскую осанку? Один посадский человек уверял, что нянчил царственного отрока с младенчества, ростом же Михаил Федорович высок, телом зело дороден и вид имеет грозный, как и подобает государю. Марья крикнула, что он врет, но ее и слушать никто не стал. Все наперебой вопрошали посадского, что за нрав у Михаила Федоровича, милостив он али нет, сложит ли подати за прошлые годы.

Время от времени из церкви выходили послы Земского собора и объявляли, что государь и мать его пока не согласны, потому что не слышат стенания народного. Тогда многотысячная толпа начинала громогласно кричать, сотрясая снег с деревьев.

К вечеру, когда сгустились черные зимние сумерки, Марья увидела, что из дверей соборной церкви вышел окольничий Федор Головин в сопровождении Евтинии Салтыковой и Федоры Желябужской. Протиснувшись к ним, Марья схватила бабушку за локоть.

– Нашлась, внученька, – обрадовалась Федора. – Пойдем с нами трапезу готовить. Великий государь будет потчевать послов Земского собора из своих милостивых ручек.

– Как же так? Марфа Ивановна ведь не дает благословения, – удивилась Марья.

Бабушка на ходу потрепала внучку по голове.

– Машенька, я тебя учила, ежели в гости приглашают, только на третий раз соглашайся. Много же паче, когда на царствие зовут. Тут не три, а тридцать три раза надобно честь отклонить. И не нашего ума это дело. Я вот боюсь, ренвейнского вина в монастыре не отыщется. Али в Кострому послать за бочонком? Торгуют ли здешние купцы заморскими винами?

Следом за Головиным они поднялись по обледеневшему крыльцу в бревенчатую трапезную, темную и выстывшую. Бабушка Федора сразу же убежала искать нерадивого истопника, велев внучке зажечь все свечи в трапезной. Между тем Евтиния усадила за длинный стол Федора Головина и преподнесла ему чарку вишневого меда.

– Ну как там решилось на Соборе? Кто первым замолвил слово за Михаила Федоровича?

Окольничий, вытирая уста, обстоятельно отвечал:

– Пререкались долго, но в один день вышел донской атаман Сережка Карамышев и положил перед князем Пожарским писание. Князь спросил: «Какое это писание, атаман?» Тот ответствовал: «О природном царе Михаиле Федоровиче Романове». Прочли сие писание и стало с того часу согласие и единомыслие.

– Вишь ты, атаман! Сережка Карамышев! Знаю такого молодца! Злодей и разбойник! Руками христопродавцев вершится Божье дело! Однако, кто же ему написал? Говорили, что казаки прочили на престол воренка, сына ворухи от Тушинского вора.

– Бояре не захотели под воренка. А казаки – да, весьма хотели. Насилу их уломали и то не всех. Маринка со своим сыном и атаманом Ивашкой Заруцким подались в степи. Не долго им гулять. Дай срок – изловим.

– Князь Пожарский чью руку держал? – спросила Евтиния.

– Князь Дмитрий своего помышления явно не показывал, а шептались, что он исподволь метил на престол и до двадцати тысяч рублей истратил на подкуп. Сомнительно, конечно! Откуда у князя такие деньги? Но слушок был. А может, лгут, завистников у него хватает.