завода от частного содержания едва ли может быть признан за основательный, как скоро справедливо и неоспоримо то, что ни один покупщик, когда особливо дело идет о столь знатном капитале, не захочет никакого приобретения с видимым себе убытком. Но в сем случае, если и согласиться на продажу онаго завода за даваемую ныне цену, и, как бергколлегия полагает, самую большую выплавку допустить только 550 пудов, то, основываясь на том же самом бергколлежском расчете, покупщик вместо прибыли должен ежегодно нести знатный убыток — по 7953 рубля… Итак, на точном соображении всего вышеизъясненного заключаю, чтоб присуждаемую ныне продажу Вознесенского завода остановить… Правительствующему Сенату предлагаю, не благоугодно ли будет поручить кому следует, чтоб избран был надежный и сведущий в горных делах чиновник, который бы с приданым ему нужным числом помощников, исследовал бы все вышепрописанные до сего завода относящиеся обстоятельства, представил прямо Сенату вместе с планом и расчетами о выгодах казенных от возобновления оного быть могущих.

Гавриил Державин.

Ноября 30 дня 1802 года».

По этому предложению Сенатом постановлено: «Данную 18 числа августа сего года резолюцию Всеподданнейшему Государю Императору доклада с испрашиванием Высочайшего повеления о продаже того завода оставить без исполнения».

Как видите, Гавриил Романович Державин сыграл исключительную роль в судьбе бывшего Вознесенского медеплавильного завода, затерянного в далеких и глухих бурзянских лесах. К тому же теперь мы имеем право говорить, что при написании либретто оперы «Рудокопы» Державин мог использовать и материалы этого южноуральского завода.

И еще одна любопытная деталь. В своем «Мнении», говоря о выгодах восстановления Вознесенского завода, Державин предусмотрел даже такой вопрос, как перспективы трудоустройства коренного населения края. Он писал:

«Что же касается до укрепления работ на Синзянском руднике и ему соседственных, то леса дубовые и березовые получать можно из дач башкирских, сии рудокопи окружающих, сходными ценами… Из чего заключить можно, что самые окружающие те места башкирцы охотно зимой к перевозке руд приступят, следовательно, и для них Вознесенский завод может быть великою выгодою, по елику хлебопашества они еще не имеют».

…В 1832 году завод, так и не восстановленный, был передан вместе с принадлежавшими ему лесами из ведения Уфимской казенной палаты во вновь учрежденное Министерство государственных имуществ. Местность стала называться казенной лесной дачей «Вознесенский бор». Границы «Вознесенского бора» простирались между реками Белой и Малым Иком от деревни Суюшево до нынешнего города Мелеуза.

Сейчас о Вознесенском заводе напоминают лишь остатки заводской плотины, разноцветные куски шлака в светлых струях речки Иргизлы да небольшая экспозиция в школьном краеведческом музее.

Человек, помоги себе сам!

Судьба, оставшаяся загадкой

Уже давно меня волнует прекрасная и трагическая судьба этого человека, во многом так и оставшаяся для нас загадкой. Как в какой-то степени осталась загадкой и его душа — мятежная и несгибаемая. Несомненно, основные вехи ее мы можем проставить, они суровы и мужественны. Но если мы будем верить только им, то не будем знать всей правды, вехи могут обмануть нас: кто знаком с работой геодезистов в трудных горах, тот знает, каков истинный путь между двумя триангуляционными вехами-знаками на соседних вершинах. А в человеческой судьбе и душе еще сложнее и горше: между двух возвышенных и прекрасных по духовному накалу вех-взлетов кроме времени и тяжелой работы лежат усталость, отчаяние, разочарование, болезни, потери близких людей, мужество — и снова отчаяние, и снова соленая работа…

Но почему же так получилось, что его судьба, оставившая заметный след в истории освоения Арктики, сама во многом осталась загадкой, несмотря на то, что продолжает волновать сотни и тысячи людей, несмотря на то, что время от времени снова и снова появляются публикации о нем, но все они опять-таки проставляют только главные вехи судьбы, они не открывают нам движения его души — слишком скудны биографические данные, оставшиеся нам.

А случилось так потому, что в 1912 году, когда три русские экспедиции, полные самых светлых надежд, уходили в свое трагическое плавание, внимание было приковано в основном к их начальникам: Седову, Русанову и Брусилову, — а Валериан Иванович Альбанов был всего первым помощником и штурманом на судне Брусилова, а когда, пройдя через белую смерть, он наконец вернулся на теплую землю, по ней вовсю шастала с косой первая мировая война, и если в другое время он мог бы расчитывать на пышную встречу, то теперь ему в первые дни даже не на что было купить кусок хлеба. И если в это время было какое-то внимание со стороны общественности к судьбе трех полярных экспедиций, то опять-таки в основном к судьбе канувших в неизвестность остальных членов экспедиции Брусилова, к судьбе без вести пропавшей экспедиции Русанова, и это, разумеется, было справедливо. А потом над Россией закружилась великая круговерть — революция, гражданская война, и до него ли в них было, когда решалась судьба самой страны. Во время этой великой круговерти, не раз презревший смерть, он так нелепо погиб, унеся тайну с собой.

Но ведь остались же в живых люди, знавшие каждый в отдельности хотя бы кусочки этой тайны? Несомненно. С каждым годом их становилось все меньше. Но где-то еще живет кто-то, кто может приоткрыть завесу над этой тайной! Но где? Кого спросить? Наверно, единицы из них дожили до седин и умерли своей смертью: смерч революции разрубил их, вчерашних уфимских гимназистов, друзей юности, родственников, сослуживцев, хотели они этого или не хотели, на два непримиримых лагеря, они сгорали один за другим в огне гражданской войны, потом тоже были нелегкие годы — редко кто дожил до седин. Правда, оставался в живых и еще по-прежнему плавал в северных морях его верный друг — матрос Конрад, который знал больше, чем кто-либо, но и после великой круговерти долгое время было не до трагических полярных экспедиций дореволюционных лет, а все мы смертны: Конрад умер в 1940 году, унеся с собой в могилу все, что знал.

Но тем не менее где-то еще живут люди, лично знавшие Валериана Ивановича Альбанова или хотя бы знающие о нем что-то, чего не знаем мы? Но где они? Кто подскажет?

Несколько раз я пытался браться за перо, — не столько в надежде размотать этот загадочный узел, сколько просто поделиться с другими своим волнением, мыслями, но каждый раз чувствовал: мне еще многого не хватает, если не самого главного, без чего я не могу увидеть его живым человеком. Не так давно я писал о геологе и