— Это просто. Нужно исполнить чье-то неисполнимое желание. Вот я, например, никогда не видел снега. То есть я его видел, снег лежал высоко в горах, в ясный день он светился и блестел, но я его не пробовал. И я почему-то думаю, что никогда не потрогаю. Пообещай мне снег, и все в порядке.

— Что в порядке?

— То предсказание, которое тебя испугало, не сбудется.

— Как я могу это обещать? Ладно, обещаю.

— Нет, не так. Смотри на мой медальон и захоти!

— Илия, перестань, ты меня не загипнотизируешь, и это не потому, что мне больно. Я сильней тебя!

— Смотри на медальон и думай про снег!

— Ладно. Твой медальон меня раздражает, я закрою глаза, хорошо? Вот я на даче… я маленькая… выпал снег и меня одевают.

— Мне не нужны твои воспоминания. Можешь открыть глаза. Мне нужны только твои желания.

— Илия, — тихо сказала Ева, — посиди у меня на коленях, ладно? Ну пожалуйста!

— Я не ребенок! — Щеки мальчика полыхнули, он вскочил.

— Тогда не получится снега, — вздохнула Ева. — Ты просто посиди, ну что тебе стоит!

Она потянула Илию за руку и усадила к себе. Он сидел напряженно, выставив острые коленки. Обхватив его руками, Ева вдохнула запах теплого тела, закрыла глаза и прислонилась к голой спине мальчика лицом, чтобы он не заметил ее слез.

Она думала о большой и противной твари, которая украла мальчика и сделала его королем наслаждений. Она стала тихонько покачиваться, баюкая и усыпляя спокойными нежными прикосновениями мечты Илии о женщине, которая будет неожиданной.

— Я вижу! — сказал Илия шепотом. — Я вижу снег!

— Ну, тогда я королева наслаждений! — сказала Ева.

В обед Федя пил водку, а Хамид — французское вино. После мяса и горячих лепешек, жирного плова с молодым барашком и черносливом, гороха с улитками, помидоров, фаршированных петушиными гребешками, Хамид уговаривал Федю пить кофе с халвой, а Федя мычал, качая головой. Он не ел сладкого после водки.

Порешили перейти на другой ковер и за фруктами вспоминать все хорошее, что было. Но, как это обычно водится, разговор тут же перешел на воспоминания о похоронах общих знакомых. Интернатовских осталось очень мало.

— Хамид, — сказал Федя, загрустив, — она убила Макса Черепаху. Я бы в жизни не поверил, что баба может убить Макса. Она сейчас мне сама сказала. Она сказала, что я тоже тварь! Говорю тебе, это она! А ведь Макс был такой… Нет, ты только подумай — свернуть Максу шею!

— Я никогда не любил Макса. — Хамид тоже загрустил. — Но благодарен ему за все.

— Я тут вспомнил, — Федя не стал уточнять, где именно он вспомнил, — про наши договоры. Помнишь, мы писали в интернате?

Хамид замер.

— Ладно, не вспоминай. Я знаю, тебе тяжело.

— Мне не тяжело. Я после этого все в жизни перепробовал, Федя. Ты знаешь, каких я мальчиков имел. Какие имели меня! Но я, наверное, так далеко забрался, чтобы никогда не услышать этих слов — учитель физкультуры.

— Брось, Хамид, ты, если что, сразу вспоминай, как Макс тогда первый раз в жизни поел от души!

— Родись заново счастливым, Макс, и пусть всегда тебя хранит Аллах! — Хамид поднял бокал вверх. — Да, он поужинал тогда на славу.

— Больше всего, — задумчиво вспомнил Федя, — ему понравилась печенка.

— Сырая печенка учителя физкультуры, — уточнил Хамид.

— А помнишь, как его привезли в интернат? Дебил дебилом…

— Стреляют наших… Какие времена, Федя! — Хамид утирал рот и облизывал пальцы. — Что смотришь? Думаешь, плохо воспитан? Нет, Федя. Здесь полагается после плова все пальцы облизать, а напоследок — большой, им и показать хозяину, как ты сыт и доволен.

Я иногда думаю про себя как не про себя. Будто не я это. Вдруг — раз! — ловлю себя на том, что пальцы облизываю. Или вот вчера: высморкался в халат. Это ужасно, Федя. Как будто я живу чужую жизнь. Если это — мое, тогда почему я это замечаю? И ты, Федя, скажу я тебе, другой ты стал. Разве ты когда раньше так делал с женщиной?

— Это ты про Евку, что ли? Сам удивился, но меня всегда природа выручала, выручила и сейчас, не дала в рабство к бабе попасть и в ногах у нее валяться. Я как проснулся! А ведь мог столько глупостей наделать! Ты пойми, если бы я с ней ласково, присох бы. А так мне самому не понравилось, но опорожнился хорошо. Здоров! А вот спорим, она от меня тащится!

— Есть такие женщины, — согласился Хамид, подумав, — полюбит, только когда ее побьешь. Любит хорошую тяжелую руку, ее это возбуждает. Но это не тот вариант.

— Тот, не тот. Она меня никогда не забудет. А я, поверишь, даже и видеть ее не очень хочу. Давай на спор!

— Про что?

— Придет прощаться! — Федя загнул палец и сыто отрыгнул. — Смотреть будет, как мартовская кошка. — Он загнул следующий. — И захочет прикоснуться! К ноге, к руке, но захочет!

— Да, я уже почти проиграл, — сказал Хамид, восторженно глядя на Федю. — Она уже попросила танцевать тебе вечером, сейчас тренируется. А на что хочешь?

— На мальчика твоего, Илию.

— Федя, как ты можешь?! Ты же знаешь, что я не могу отказать гостю ни в чем, ну почему ты попросил его?! Злой ты, Федя, все-таки.

— Я не злой, я победитель! Проси что хочешь!

— Нет такой вещи, — сказал грустно Хамид, — которую можно попросить взамен Илии. Хотя… — Он задумчиво рассматривал рисунок на ковре.

— Ну?!

— Если ты проспоришь, если ты вдруг проспоришь, я возьму себе Наталью.

— Как? — не понял Федя, потом откинулся на подушки и рассмеялся большим и глубоким ртом. — Да ты видел ее, знаешь, какая она стала?

— Она все равно от тебя ушла, я чувствую, что ты недоброе ей хочешь сделать.

— Нет, ты серьезно думаешь, что это все та же девочка сорок четвертого размера, с косой, ласточка поднебесная? Она двинулась на русском стиле, распухла, как сдохшая корова, а ко всему еще и стала извращенкой! — Федя совершенно искренне в этот момент ненавидел Наталью. — Если тебе все рассказать! Я велел привезти ко мне одного киношника, так, ничего особенного, соплей перешибешь, а ей, видишь, его интеллигентность понравилась. Он в рот ни капли не брал спиртного, снимал препоганейшие фильмы, из этих, умных страдальцев, на которых понос от свободы напал! Она ему водку с поцелуями вливала, нет, ты пойми, ну имела бы она его, черт с ним, так нет! То она лошадь с ним по первому снегу ищет, то в бане ему клизму делает! Я ее выпорол, потом в зоопарке павлина купил, ехал мириться, а она сбежала.

— У тебя всегда было плохо с воображением, — рассердился Хамид. — Ты поэтому и русскую эту так изнасиловал, что не можешь представить, что еще можно делать с красивой женщиной. Да, представь себе, да! Она все та же девочка с косой, та же ласточка!