За неделю, пока Валерия отсыпалась, я кое-что разузнал о ее истории. То, что не лежало на поверхности и о чем не трубили из каждого утюга. Весь последний месяц имя Александра Гарина не сходило с первых полос, им начинались все выпуски новостей и даже в те редкие моменты, когда я заглядывал в социальные сети — он тоже был там. На него повесили все, что только можно, даже такую нелепость, как обвинения в педофилии и сексуальных домогательствах. Никто даже не пытался скрыть откровенную «заказуху», что в мире больших денег не такая уж и редкость: пока ты на вершине — тебя боготворят и боятся, но стоит упасть — и шакалье с радостью порвет тебя на куски.

Гарин, обвиненный во всех смертных грехах, повесился в камере.

Его жена, мать Валерии, узнав об этом, скоропалительно скончалась от инсульта.

Их имущество арестовали, счета заблокировали, а саму Валерию просто вышвырнули из дому.

Если верить последней новости о полной конфискации имущества, это случилось две недели назад. Тепличная девочка, неприспособленная к жизни простых смертных, лишенная денег и крыши над головой, целых две недели каким-то образом выживала в неестественной среде обитания, и это призрачно намекало на то, что за всеми ее необъятными телесами и жировыми складками все-таки может скрываться стальной стержень. Но его поиски, как и все остальные планы, я отложил на потом.

— Я выгляжу в этом нелепо, — первое, что говорит Валерия, когда ее, как марионетку, выводят из-за ширмы и ставят передо мной.

Она и правда двигается как кукла, у которой заклинило половину суставов, и от каждого прикосновения к себе съеживается, как улитка.

— Может, хватит ее трогать? — позволяю себе на полтона повысить голос, и девицы хором отступают. — Отлично, а теперь оставьте нас наедине.

Краем глаза замечаю, что Юля уже успела нацепить на дверь табличку «перерыв». Она прекрасно знает мою больную привычку быть в центре внимания, хотя в последнее время я перестал с ней сражаться. Намного проще быть гвоздем программы, когда у тебя солидный счет в банке.

— Ну и в чем проблема? — Откладываю телефон и разглядываю Валерию с ног до головы.

Она одета в прямые брюки и пуловер, из-под которого выглядывает полумесяц края рубашки. Все в сдержанных тонах, без кричащих логотипов. На мой вкус — то, что нужно, но у Валерии определенно вагон и тележка аргументов, почему хорошая дорогая одежда делает ее «нелепой». На тех фото, что я нашел в сети, она в основном была одета в длинные бесформенные платья или костюмы без признаков силуэта. Иногда выгуливала и короткие платья с объемными юбками — вот уж в чем действительно выглядела смешно. И буквально каждый образ делал ее смешной, хотя некоторые ее наряды были из коллекций дорогих мировых брендов.

— Это одежда для взрослой женщины, — сглатывая напряжение, говорит Валерия, и предпринимает слабую попытку оправить штанину. Зачем — не понятно, потому что каждый предмет гардероба сидит на ней идеально. Ну, насколько вообще может быть «идеально» в ее случае.

— Это одежда для стильной молодой женщины, — мой контраргумент. — Для худой сильной молодой женщины.

Она тут же поджимает губы, но ее отчаяние выдает сморщенный трясущийся подбородок.

— Какой у тебя вес? — На мой взгляд, у нее около тридцати лишних килограмм. Понятия не имею, что заставило двадцатилетнюю девчонку запустить себя до такого состояния, но она должна быть веской.

— Могу я переодеться?

— Попытки игнорировать неудобную правду тебе не помогут, — отбриваю ее попытку слиться.

— Я имею право не отвечать на… — Она сглатывает.

— Какой у тебя вес? — повторяю свой вопрос слово в слово. Обычно, когда я так делаю, людям хватает ума понять, что до третьего раза лучше не доводить.

— Восемьдесят семь, — «спиной» говорит она, и даже под слоями одежды хорошо видно, как напряглось все ее тело, сжалось в комок, как моллюск без раковины. — Доволен? Я в курсе, что жирная свинья.

— Этого я не говорил.

— Но подумал, черт! — Валерия разворачивается на пятках и когда упирается в меня взглядом, по ее полным, покрытым красными пятнами щекам, текут слезы. — Я такая, какая есть! Я просто… некрасивая толстая двадцатилетняя дура, доволен?! У меня проблемы, ясно?! У меня диагноз! У меня что-то сломано в голове, из-за чего я использую свой жирный вид в качестве защиты! И папа сменил мне трех психологов, которые ничего не смогли сделать! Они все только бесконечно говорили, и говорили, и говорили, что у меня тяжелая психологическая травма, но никто не смог ее найти.

Она вдруг останавливается, перестает суетится, потому что натыкается взглядом на Юлю и ее подружек, которые все это время жались в углу и были невольными свидетелями этого душещипательного обнажения души. Одна из них как раз крутила пальцем у виска в тот момент, когда ее «застукал» взгляд Валерии. Я могу вмешаться уже сейчас, но даю шанс моей девочке огрызнуться самой. В конце концов, надо же с чего-то начинать превращение травоядной буренки — в смертельную хищницу.

Но, потоптавшись на месте, Валерия не делает ровным счетом ничего. Только бормочет, что все это ей не нравится и снова скрывается в глубине примерочной.

Ладно, а кто сказал, что будет легко?

— Где ты ее откопал? — посмеивается Юля и подбирается ко мне той самой походкой, которой я уже успел мысленно поставить «неуд». — Слушай, мы правда старались, нашли все, во что она смогла влезть и…

— СлушайтеТЕ, — поправляю я, и достаю волшебный «пластик», от вида которого у Юли загораются глаза. Хоть что-то в ее внешности, что способно меня взбодрить.

Я хватаю ее за руку и без всякого сопротивления утаскиваю в одну из пустых кабинок.

Задергиваю шторку, поворачиваюсь. Юля протягивает руки, чтобы обнять меня за шею, но я молча кладу ладонь ей на макушку и жестко толкаю вниз. Она охает, но напоминание о процентах моментально делает ее рот горячим и влажным.

Я ни разу ее не трахал в классическом смысле этого слова.

Просто потому, что не хочу.

В последние годы, я просто реально не хочу — ни секса, ни удовольствий, ничего.

Плыву по течению и делаю то, что умею лучше всего — рублю бабло, приумножаю бабло, пускаю бабло в проекты, которые должны рухнуть, но которые