Бабушка была все той же Бабушкой. Она стояла на порохе, маленькая, морщинистая и восхитительная. Старая, старая женщина, пытающаяся разглядеть его черты при свете огня, исходящее, от камина и говорящая:

— Неужели… Эд, мой мальчик! Ведь это ты, не правда ли? Забавные штуки проделывает с нами память… Я ждала тебя увидеть еще мальчуганом. Входи, мальчик мой, входи… да не забудь выгореть ноги!

Эд вытер, как всегда, ноги о половик, а потом прошел в салон. В камине горел огонь, и Эд подбросил еще одно полено, прежде чем сесть.

— Ой как тяжело для моего возраста следить за всем, — сказала Бабушка, садясь перед ним.

— А ты не должна была жить вот так вот, одна…

— Одна? А я и не одна. Ты что, не помнишь господина Виллиса и остальных? А они-то тебя не забыли, скажу я тебе! Они только и говорят о дне, когда ты вернешься. Сейчас они придут.

— Ты думаешь? — тихо прошептал Эд, глядя на огонь.

— Конечно! Как если бы ты этого не знал, Эд!

— Конечно, конечно. Только я думал…

Бабушка улыбнулась:

— Ладно, я понимаю. Ты дал себя обмануть людям, которые ничего не понимают. Таких я много встречала в "санатории", где они меня продержали около десяти лет, пока я не поняла, как с этим покончить. Они мне говорили о духах, о призраках, о галлюцинациях. В конечном счете я перестала с ними дискутировать и заявила им, что они правы. И тогда через некоторое время они меня отпустили домой. Я предполагаю, что с тобой случилось что-то подобное в большей или меньшей степени, да такое, что ты не знаешь, чему теперь верить.

— Да, Бабушка, это точно.

— Ну ничего, мой мальчик. Тебе не стоит этого пугаться. Да и за твои легкие тоже не бойся.

— Мои легкие? А как это ты…

— Да они мне письмо прислали. То, что они в нем пишут, может быть правдой, а может и нет. Но как в том смысле, так и в другом, это не имеет значения. Я знаю, что ты не боишься. А если бы ты боялся, ты бы не вернулся, не так ли, Эд?

— Совершенно справедливо, Бабушка. Я для себя решил, что даже если мне осталось и недолго, то мое место все равно здесь. И потом я хотел бы знать раз и навсегда, уж не…

Он не закончил, он ждал, когда она заговорит. Она ограничилась лишь тем, что кивнула в сумерках головой, а потом проговорила:

— Ты скоро не преминешь узнать, в чем дело.

Она улыбнулась ему, и тут же Эд вспомнил с дюжину жестов, интонаций, поступков, которые ему были так знакомы, И как бы все ни повернулось, никто не смог бы теперь помешать тому, что он вернулся к себе домой.

— Господи, я спрашиваю себя, что с ними случилось! — сказала вдруг Бабушка, поднимаясь и направляясь к окну. — Мне кажется, что они здорово опаздывают.

— А ты уверена, что они придут?

Едва он задал этот вопрос, как ему тут же захотелось прикусить себе язык. Но было уже слишком поздно. Бабушка стремительно повернулась:

— Я в этом уверена. Но, может быть, на твой счет ошиблась. Может быть, это ты не уверен…

— Только не гневайся, Бабушка…

— А я и не гневаюсь! Ой, Эд! Неужели им удалось сломить тебя? Неужели возможно, что ты не помнишь всего?

— Да нет же, я помню! Я все помню, даже Джо и Сьюзи, я помню каждый день, свежие цветы, но…

— Да, цветы.

Бабушка посмотрела на него.

— Да, теперь я вижу, что ты помнишь, и от этого мне радостно. Ты будешь ходить за свежими цветами каждый день, не так ли?

Его взгляд устремился к столу, посреди которого стояла пустая ваза.

— Может быть, это бы помогло тебе, если бы ты сходил за цветами, сказала она. — Сейчас же. Пока они не пришли.

— Сейчас?

— Да, пожалуйста, Эд.

Не говоря ни слова, он прошел в кухню и вышел через заднюю дверь. Высоко светила луна, и он достаточно хорошо видел, как пройти по аллее до монастырской ограды, за которой простиралось во всем своем серебряном величии кладбище.

Эд не испытывал никакого страха, не чувствовал себя смешным; он абсолютно ничего не испытывал. Он взобрался по монастырской ограде, игнорируя появившуюся внезапно боль, пронизывающую, где-то под ребрами. Он ступил на гравий между двумя могилами и пустился в путь, полностью руководствуясь своей памятью.

Цветы. Свежие цветы. Свежие цветы на только что вырытых могилах. Именно во всем этом крылся секрет, почему его отправил в сумасшедший дом больничный психиатр… А с другой стороны, все это казалось ему естественным и нормальным. Значит, так должно было быть. Он увидел холмик у самого края монастырской ограды. Братская могила. Но все же и тут были цветы, единый букет, который опирался на деревянную табличку.

Эд наклонился, втянул в себя запах свежих цветов, почувствовал упругость срезанных стеблей, когда он взял букет в руки, чтобы высвободить деревянную дощечку. Было полнолуние, и луна хорошо освещала все вокруг. Он прочел надпись, сделанную крупными буквами, и очень простую:

Хэннэ Моз

1870–1949

Хэннэ Моз. Это была Бабушка. А цветы были свежие. Могила была еще свежей, еще и суток не прошло…

Эд повернул обратно. Он возвращался очень медленно. Ему было очень трудно снова перебираться через ограду, не выронив букет, но ему удалось это, несмотря на боль. Он открыл дверь кухни и вошел в салон, где огонь уже почти погас.

Бабушки здесь не было. И тем не менее Эд поставил цветы в вазу. Бабушки здесь не было, и ее друзей тоже. Но это не пугало Эда.

Она, вероятно, вернется. И господин Виллис, и госпожа Кассиди, и Сэм Гэйтс… Они тоже вернутся, все. Через короткое мгновение, Эд был просто в этом уверен, он даже услышал голоса, настойчивые голоса, которые звали его за окном кухни: "Эй, Эд-ди! Выходи!"

Из-за боли в груди, которую очень чувствовал, он, вероятно, не сможет сегодня вечером выйти. Но рано или поздно он это сделает. А они скоро должны прийти.

Эд улыбнулся. И, опрокинув голову на спинку кресла перед камином, он удобно устроился и стал ждать.

С почтового парохода с желтыми трубами послышался хриплый гудок. С высокого мыса джунглей послышалось эхо, а гудок разбудил Хира Коэрта, гражданского инспектора, спавшего после обеда. Хир Коэрт даже не выругался; было слишком жарко, чтобы на это затрачивать какое-то усилие. Он открыл один глаз и посмотрел через непрозрачную ткань своего накомарника. За верандой тянулась целая группа хижин, с крышами, покрытыми сверкающим железом, китайские лавчонки, беленные известью, лачуги, прикрепленные к зеленеющему краю низкого берега реки.

А на некотором расстоянии от берега за грязным водоворотом, переходящим в безбрежное пространство без ряби, нетерпеливо дымил почтовый пароход, единственное связующее звено между Тэнджонгом Сэмэр и цивилизованным миром. А поскольку Хир Коэрт был официальным представителем этой цивилизации в Тэнджонге Сэмэр, он открыл и второй глаз.