добрые времена». Процветали бары и клубы, киностудии один за другим штамповали фильмы, но кошмары, разрушившие страну, все еще бурлили под этим спасительным глянцем.

А иногда они вырывались наружу.

* * *

По дороге к Малабар-хаусу Персис чувствовала, что Фернандес хочет что-то сказать и сдерживается из последних сил. Напряжение становилось невыносимым.

Наконец он заговорил, не глядя на Персис:

– Ты сказала «нам».

– Что?

– «Первым делом нам надо выяснить, кто она такая».

– И что?

– Сет поручил это дело мне.

Персис сделала глубокий вдох:

– Под моим контролем.

– Расследование веду я, и приказы должен отдавать я.

– Это не главная часть расследования – отдавать приказы.

Злая тишина свернулась между ними в клубок, как нежеланный ребенок.

Остаток пути они провели в молчании. Персис высадила Фернандеса у Малабар-хауса и наблюдала за тем, как он резкими шагами направился к рикше на углу здания.

Вдруг ее взгляд упал на черный «студебеккер», припаркованный через дорогу. В водительском кресле сидел мужчина. Она не могла разглядеть черты его лица, но профиль… было в нем что-то… И тут она его узнала. Не может быть.

Персис вышла из джипа и пошла к машине, сердце в груди с каждым шагом стучало все громче. Но когда ей оставалось еще около дюжины ярдов, «студебеккер» вдруг резко сорвался с места и стремительно скрылся в потоке машин.

Персис растерянно застыла на месте, чувствуя, как пульсирует кровь. Это не мог быть он. Просто обман зрения.

Она глубоко вздохнула и, развернувшись, направилась обратно к своей машине.

6

Сэм сидел у окна, наигрывая что-то на «Стейнвее». На крышке пианино с болезненным выражением на морде лежал Акбар, раскормленный серый персидский кот. Персис приняла душ, переоделась в пижаму и вернулась в гостиную. Ее отец только что поднялся из книжного магазина.

– Ты опоздала, – сказал Сэм.

Персис подошла к отцу и поцеловала его в щеку:

– А ты неисправим. Странно, что тебе удалось выйти из агиария живым.

Сэм что-то буркнул в ответ и направил коляску к обеденному столу.

– Кришна! – заревел он.

Пузатый слуга испуганно вскочил с дивана, на котором только что мирно дремал, и, пошатываясь, побрел на кухню. Там он налил себе стакан воды из-под крана и начал греметь посудой.

Раздался звонок. Персис открыла дверь и сразу же задохнулась в объятиях тети Нусси и запахе духов «Шанель», забившем ей нос.

– Персис! Как я рада тебя видеть!

Тетя Нусси только что вернулась в Бомбей, проведя неделю с друзьями в Пондичерри. Персис вдруг обнаружила, что, вопреки здравому смыслу, она тоже по ней соскучилась.

Вообще Персис видела младшую сестру матери чаще, чем ей бы того хотелось: Нусси поставила себе целью приходить на ужин два, а то и три раза в неделю, хотя никто ее не приглашал. Кроме того, она взяла на себя обязанность устроить, как она это называла, «женские дела» своей единственной племянницы, не без оснований считая Сэма в этой области совершенно никчемным.

Персис ценила ее усилия, но последние несколько лет тетя довольно неуклюже пыталась свести ее со своим единственным сыном Дарием. Недавние события положили конец этим планам: Дарий решил, что Персис его оскорбила, и поспешил вернуться в Калькутту, где продолжил подниматься по служебной лестнице в известной компании. Нельзя сказать, что Дарий был некрасив или недостаточно умен, просто Персис ни о чем не думала так мало, как о замужестве.

Ей не хотелось расстраивать тетю, но скорее Сэм начал бы выступать в цирке, чем она вышла бы замуж за Дария.

Нусси ввалилась в квартиру, шурша целым ворохом бумажных пакетов.

– Подарки! – объявила она. – Сэм, как поживаешь?

Тот угрюмо посмотрел на нее и рыгнул.

– Как всегда неотразим.

Нусси залезла в один из пакетов и извлекла на свет комплект черного атласного кружевного белья.

– Персис, это тебе. Сорочка без застежек. В Париже это сейчас страшно модно, последний писк.

– И почему она, по-твоему, должна захотеть надеть на себя такое? – поинтересовался Сэм.

– Сейчас, может, и не захочет, но со временем… когда выйдет замуж.

– Она выйдет замуж, когда будет готова.

– А я разве предлагаю ей выходить замуж сегодня?

Сэм уже собирался разразиться очередной язвительной речью, но в этот момент Кришна сунул ему под нос тарелку с едой.

Это был дхансак – жаркое из ягненка с рисом. Персис ела быстро и молча, не обращая внимания на нескончаемую болтовню тети, которая принялась пересказывать свои южные приключения.

Сэм посмотрел на дочь из-под густых бровей:

– Ты что, опаздываешь на самолет? Не хочешь рассказать, как твой день?

Персис извинилась. В последнее время у них появилась привычка есть вместе каждый вечер и обсуждать новости у нее на службе. Сэм молча слушал ее рассказы, изредка давая свою оценку, обычно нелестную, болванам, с которыми, по его мнению, ей приходилось работать.

Персис кратко описала ход расследования, начавшегося с утра в Азиатском обществе. О безногой женщине на железной дороге она решила не упоминать.

– Я как-то встречался с Форрестер, – сказал Сэм. – Они с дружками думают, что их Общество – это оплот Англии, где можно остановить время и оставить все по-прежнему. Ха!

– Мне она показалась довольно милой.

– Ну и очень глупо, – пробормотал Сэм. – Ты знаешь, что в Общество сначала не принимали индийцев? Только потом до них дошло, что, если они хотят изучать Индию, все-таки придется общаться с местными.

Сэм изменил мнение об англичанах с началом движения за независимость. Все детство и юность он относился к ним с глубочайшим уважением, но когда стало ясно, что колонизаторы пойдут на все, лишь бы удержать власть, он, как миллионы его современников, встал под знамена Ганди. Персис в раннем возрасте заразилась его революционным пылом и позже, когда она была уже взрослой, тоже прошла через стадию протеста и бунта. Не в последнюю очередь из-за смерти матери.

Один из митингов, в котором участвовали Сэм и его беременная жена, закончился беспорядками. Спасаясь бегством, Сэм разбил машину, убил Саназ и потерял управление собственными ногами.

Он двадцать лет скрывал от дочери правду, позволяя ей верить, что в случившемся напрямую виноваты британцы. Когда же он наконец признался, на Персис это почти не произвело впечатления. Прошло слишком много времени. Призрак матери перестал являться к ней по желанию, как в юности. Саназ превратилась в воспоминание, которое неотступно преследовало ее отца, но для самой Персис было лишь мерцающей тенью на задворках сознания.

Персис рассказала о Библии, которую Джон Хили оставил в коробке, и о надписи на форзаце.

– Греческие слова