Кто любит, жалеет, восхищается?

Да те же самые!

Шизофреники восхищаются шизофрениками, покоряются психопатам, жалеют депрессивных и далее по списку во всех направлениях.

Разумеется, если встречаются два одинаковых, так сказать, типа, то возможны некоторые дополнительные эффекты.

Два шизофреника, скорее всего, разведутся по каким-то очень важным, высоко принципиальным соображениям.

Два психопата будут ссориться и даже драться.

У двух депрессивных в доме будет, мягко говоря, неубрано. У шизофреников, впрочем, тоже, но по-другому. У депрессивных – пыль на тусклом паркете и нестираный бабушкин абажур над столом с заляпанной скатертью, а у шизофреников – посуда и пепельницы на полу, тут же кипы книг, дисков, фотографий, старых журналов; картинки и записочки, приколотые к обоям.

Зато у двух олигофренов всё будет дружно-весело, чисто-мыто и по-доброму.

А у двух невротиков будет полное разнообразие жизненных коллизий.

– Как же нормальные? – спросите вы.

– Да покажите мне хоть одного нормального! – отвечу я со смехом. Но потом со всей серьезностью добавлю: – Легкая олигофрения или не слишком выраженный невроз – это и есть так называемая норма.

о воспитании детей среднего школьного возраста

– Я прямо обалдел! – услышал я из-за двери голос моего дяди Эрика. Он разговаривал со своим другом Борей, а я был в коридоре. Я только что попил чай в кухне и возвращался в комнату.

На самом деле моего дядю звали Валерий, но дома его звали Эрик.

Ему было двадцать пять, а мне – лет десять. Ну или одиннадцать.

– Она же татарка! – ответил Боря.

– Ну и что? – спросил Эрик.

– Все татарки делают это! – сказал Боря и засмеялся. – А ты что не знал?

Я вошел в комнату и громко спросил:

– А что делают татарки?

– Беляши, – сказал Боря.

– А что это такое?

– Это такие татарские пирожки с мясом, – сказал он. – Татарское национальное блюдо. Все татарские девушки, когда к ним приходят гости, жарят беляши. Ммм! Вкусно! – он даже облизнулся. – Понял?

– Понял, – сказал я и посмотрел на Эрика. Он отвернулся к окну, закрыл руками лицо, и у него слегка тряслись плечи. – Эрик, ты что? – спросил я.

– Ничего, ничего, – сказал Боря. – Он просто поссорился с девушкой. Из-за беляшей. Она нажарила, а он не оценил, понимаешь. И она обиделась. А он теперь вот переживает. Пойди принеси ему водички.

Я снова пошел на кухню. Принес Эрику воды и совсем забыл про эту историю.

Но через несколько дней совершенно случайно раскрыл «Книгу о вкусной и здоровой пище», она лежала у нас на кухне, и я любил ее листать, читать про всякие интересные блюда. В этот раз я наткнулся на еду разных народов и тут же вспомнил про беляши. И у меня в голове сам собой сочинился стих – не стих, считалка – не считалка, в общем – вроде загадки сразу с отгадкой.

Я побежал к папе с мамой, они как раз сидели в комнате – папа что-то писал, а мама в уголке сидела в кресле и читала журнал.

– Вот слушайте! – сказал я. – Стих-загадка с отгадкой!

Все татарки делают это! Что? Беляши!

Все грузинки делают это! Что? Хачапури!

Все венгерки делают это! Что? Гуляш!

Все украинки делают это! Что? Галушки!

Все узбечки делают это! Что? Плов!

Здорово, правда? Да, кстати, а что делают все русские? И все еврейки?

– Щи, – сказала мама. – И фаршированную рыбу.

Она внимательно посмотрела на папу, который вдруг надел очки – он вообще редко их надевал – и низко-низко согнулся над страницей, как будто там что-то было написано очень мелким почерком.

– Да, да, именно, – сказал папа, закашлявшись. – Стих неплохой. Но у тебя как-то пока слабовато с рифмой. Хотя можно зарифмовать «галушки» и «ватрушки».

– А кто делает ватрушки? – спросил я.

– Если ватрушки венгерские, то, разумеется, венгерки, – сказал папа. – Но тогда пропадает гуляш. Нельзя ведь про венгерок два раза. Это будет нечестно. С другой стороны, «гуляш» хорошо рифмуется с «лаваш».

– А что такое лаваш? – спросил я.

– Армянский хлеб, – сказал папа. – Тонкий, как бумага. Вот такие большие листы, как платки из хлеба, тонкие и пористые. Его руками рвут на полоски, заворачивают в него брынзу и едят! И запивают свежим вином.

– Чаем! – сказала мама.

– Да, да, да! – сказал папа. – Конечно, чаем! Или армянской минеральной водой «Джермук». Не пробовал?

– Нет, – сказал я.

– Так что возьми на кухне пустые бутылки и пойди купи пяток бутылок «Джермука». В магазине «Армения», знаешь? Напротив «Елисеевского».

– Знаю, – сказал я.

– А если повезет, возьми там же лаваш. И брынзы полкило. Алёна, дай ему денег и сумку, – сказал он маме.

Мою маму звали Алла, но папа называл ее Алёна.

не пробуждай воспоминаний

Прочел книгу воспоминаний одного не очень известного, но «вхожего в круги» деятеля.

Я просто изумился, с какой откровенностью он пишет обо всех перипетиях своей работы карьеры. О научно-производственных и административно-партийных интригах, о смертельных подковерных боях, доносах и жалобах, разгромах и ликвидациях и т. д. и т. п. Столь же открыто пишет о своих собственных слабостях и неудачах, провалах и проколах. А как подробно и увлекательно он описывает быт того времени, с сороковых по восьмидесятые!

– Поразительно искренняя книга! – сказал я своему приятелю.

– Ага, конечно, – усмехнулся он. – Я его прекрасно помню. Был нашим соседом по даче. Мы дружили семьями, и не только летом. Вечерами играли в преферанс. Хотя мой отец работал совсем в другой отрасли, они обсуждали все назначения и снятия, важные госзадания и все такое. Однажды папа заступился за него перед Кириленко! Ты помнишь, что такой был Кириленко?

– Помню, – сказал я. – Член Политбюро.

– Член Политбюро, секретарь ЦК по промышленности! – сказал мой приятель. – Папа поехал к Кириленко, заступился за него, и его оставили на прежнем месте. Начальником «Спецстроя-8», ты знаешь, что такое «Спецстрой-8»? Вот то-то же! Хотя уже он явно не тянул… Но это еще не всё! Его новая жена положила глаз на моего брата, у них разница была всего лет пять, она была постарше, естественно. Кажется, ей всё удалось… А братец мой потом завел роман с его дочкой от первого брака. Она жила с ними, и на даче тоже. Боже, какие скандалы там были, я помню его басовитый ор и бабий визг! Стекла тряслись. Но субботними вечерами они всей семьей чинно приходили к нам в гости. Веранда. Стол под абажуром. Чай с вареньем. И ножка, сняв туфельку, шалит под столом, я маленький был, лет двенадцати, вместе с взрослыми не сидел, собирал железную дорогу на полу, и мне снизу всё видно было… И вот так лет десять, пока мой брат от этой жизни не эмигрировал на фиг.