что за диким гусем гнаться. Уж поверьте мне, он вперед на две мили ускачет, пока вы оседлаете своих коней!

— Негодяй! — вскричал капитан кирасиров, оборачиваясь к нему. — Да смеешь ли ты…

— Я только даю вам добрый совет, господин полковник, а уж послушаете вы или нет — это как вам будет угодно. А догнать — все равно не догоните. Ночью где же догнать, хоть и месяц на небе и видать все…

Удивительная невозмутимость, с которой этот деревенский Бонифаций приводил свои доводы, не только не рассердила кирасира, а, наоборот, подействовала на него успокаивающе.

— А ты что? Знаешь его? — спросил он уже совсем другим тоном.

— Д-да, знаю малость. Бывает он здесь проездом. Как же не промочить глотку, когда едешь мимо! А вот коня я, может, знаю лучше. Такого коня всякому лестно узнать. Не раз видел, как он единым духом берет вот эти ворота. А в них будет не меньше шести футов! Да мы все это видели. А что, неправда?

— Видели, видели, мастер Джервис! — подтвердили несколько человек, стоявших тут же.

— Вот то-то оно и есть, господин полковник! — продолжал хозяин, снова обращаясь к капитану кирасиров. — Так вот, если ваши ребята отправятся за ним в погоню, пусть знают, что им придется скакать без путей, без дороги, а не то чтобы…

— Кто он такой? Имя? — нетерпеливо прервал его кирасир. — Ты знаешь, где он живет?

— Нет, не знаю ни кто такой, ни где живет, — отвечал хозяин. — Знаю только, как и все, что называют его здесь Черным Всадником, а живет он где-то среди холмов, по пути к Джеррет Хис, за большим бэлстродским парком.

— Так, значит, он живет неподалеку от Бэлстрода?

— Кажется, где-то там.

— А я знаю, где он живет, — сказал парень, стоявший рядом. — В заброшенном кирпичном доме. Глухое место, называется Каменная Балка. А стоит этот дом в лесу между Биконсфилдом и двумя Челфонтами. Могу вас туда проводить, господин офицер, если вашей милости угодно.

— Джем Биггс! — тихо сказал хозяин харчевни, пододвинувшись к парню и нагибаясь к самому его уху. — Ты что это, подлая твоя душа, мешаешься не в свое дело? Если только посмеешь показать туда дорогу, не вздумай больше соваться в мою харчевню! Чтоб я больше не видал твоей поганой рожи!

— Довольно разговоров! — нетерпеливо крикнул капитан. — Я думаю, мы легко разыщем этого молодца… Слезай с коней, ребята! — сказал он, обращаясь к солдатам, которые уже успели вскочить в седло. — Ведите лошадей в стойло. Мы можем спокойно переночевать здесь, — шепнул он корнету. — Нет смысла гоняться за ним, пока не рассветет. Старый болтун прав: мы зря прогоняем лошадей. Да, кроме того, у меня еще есть дельце в Эксбридже. Но, клянусь Небом, я разыщу этого мерзавца, хотя бы мне пришлось обшарить для этого все графство!.. Эй, хозяин, вина! Тащи-ка сюда браги и пива для этих бездельников, а то у них пересохли глотки. Выпьем за нашего короля еще трижды три раза! Ба! Где же наш придворный? Тоже исчез?

— Он только что отъехал, капитан, — сказал один из солдат, еще гарцевавший в седле. — Может, прикажете догнать и привести его назад?

— Нет, — ответил кирасир, подумав с минуту. — Пускай мальчишка едет своей дорогой. Его-то я знаю где найти и завтра буду иметь честь обедать с ним за одним столом… Вина! Эй вы, верные королевские плуты, полней наливайте ваши кружки и пейте за здоровье короля!

— За короля! За короля! Ура!

Глава VIII

ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК

Юный паж, давно уже горевший желанием отделаться от неприятной компании, в которую его так бесцеремонно втянули против его воли, воспользовался поднявшейся суматохой и спокойно поехал дальше. Скрывшись за поворотом, откуда дорогу уже было не видно из харчевни, он пришпорил коня и пустился вскачь.

Хотя его никто не обижал, он все же опасался, как бы его не догнали и не потребовали, чтобы он вернулся, так как эти грубияны, от которых он только что отделался, были вполне способны на такое насилие. Он знал, что безобразия, которые учинялись именем короля, — обычное явление. Приспешники королевской власти привыкли безнаказанно оскорблять народ. Особенно нагло вели себя солдаты, а среди них больше всего отличались те голодные отряды, которые, не получив жалованья, возвращались после Северной кампании и без дела оседали в стране. Бесчестье, которым они покрыли себя, позорно бежав от шотландцев в битве у Ньюбернского брода, лишило их всякого сочувствия соотечественников; они отвечали на это наглыми выходками и каким-то безудержным удальством.

Случай, в котором Уолтер Уэд только что оказался невольным участником, вызвал в его душе какое-то необычайное смятение. Придержав бешено скакавшего коня, он поехал шагом, погруженный в размышления, которые весьма отличались от всего того, что до сих пор занимало его мысли.

Он был еще слишком молод и плохо разбирался в политических распрях. Он знал, что между королем и народом существует раздор, но, так как жизнь его протекала исключительно в придворном кругу, ему даже не могло прийти в голову, что правда не на стороне короля.

Он знал, что король, после одиннадцатилетнего междуцарствия, созвал парламент, чтобы уладить разногласия между собой и своими подданными. Он знал это, так как сам присутствовал при его открытии. Он знал кроме того, что этот парламент, заседавший всего несколько дней, был тут же распущен; он также присутствовал при его роспуске.

Какое отношение мог иметь юный паж ко всем этим событиям, сколь бы ни были они значительны для патриота или политика?

Но воздадим должное Уолтеру Уэду: несмотря на свой юный возраст, он относился далеко не безучастно к тому, что происходило вокруг. Он унаследовал от своих предков любовь к свободе, которой они так отличились при Руннимеде[8]. И любовь эта жила в его душе, хотя обстоятельства и среда, окружавшая его до сих пор, не позволяли ей проявиться. Он не раз был свидетелем позорных казней и пыток, когда, по приговору «Звездной палаты»[9] и королевского суда, людей привязывали к позорному столбу и отрубали им уши, руки, выкалывали глаза; и хотя многие из окружающих его равнодушно взирали на это страшное зрелище или даже находили в нем удовольствие, Уолтер долго потом ходил, потрясенный до глубины души. Хотя он был очень молод, он нередко задумывался над всеми этими жестокостями. Но он волей-неволей вращался в таком кругу, где улыбка тирана считалась высокой милостью, и, кроме того, он был еще слишком юн и легкомыслен, чтобы задумываться над такими серьезными вещами и углубляться в