аристократам приходят нуворишии конкурирующие чиновники, помнящие судьбу предшественников и оттого гораздо менее самостоятельные и инициативные. Террор против феодальной элиты возвышает безродных военных авантюристов, подобных Василию Грязному, Фёдору и Афанасию Вяземским, Малюте Скуратову, готовых рисковать своей жизнью, подобострастно служить государю, проявляя огромную жестокость. Государь, использовав их для исполнения самых аморальных и опасных поручений, вскоре начинает желать избавиться от них: они приобрели чрезмерное влияние, возбудив при этом против себя огромную ненависть народа. Государь избавляется от них разными способами: отправляет на осаду сильной крепости — так погиб Малюта во время боя за Ригу, не выкупает из плена, как Василия Грязного, или казнит, как Фёдора и Афанасия Басмановых. За них, безродных карьеристов, никто не заступится, а ограничения традиции благодаря их же усилиям больше не действуют.

Подобная борьба принимает характер экзистенциальный коллизии между стремлением государя к абсолютной власти и желания наиболее могущественной и независимой части общества — аристократии — отстоять те оазисы гражданской свободы, существование которых допускает технологическое несовершенство деспотии. Именно аристократия, традиционно эксплуатирующая крестьянские массы, презираемая ей, парадоксально становится передовым эшелоном борьбы не за её собственные привилегии, а за общечеловеческие права вообще. Имеющая корнем своей силы потомственное землевладение, если и дарованное государем, то очень давно, только она может стать препятствием на пути абсолютизации деспотизма. Недаром политическая эмансипация, как свидетельствует опыт Славной революции, начинается с «верхов», через механизм правового государства и «благотворной обратной связи» спускаясь всё ниже по социальной иерархии, доходя в итоге до тех самых низкостатусных групп, являвшихся основными проводниками антифеодального террора в периоды войны царя с аристократией.

Чаще всего подобные попытки форсированного построения ничем не ограниченного деспотизма — «тоталитаризма», как окрестят его в XX веке, — заканчиваются провалом. Государя или свергает сама аристократия (как Кавада I, Кристиана II), или, воспользовавшись ослаблением правительственной армии, это пытаются предпринять иностранные войска — эфталиты в Персии и крымские татары в России. Государство, разорённое внутренней смутой и внешним противостоянием, лишь ускоряет свою роковую поступь к краю зияющей бездны «династического цикла».

Некоторые выводы

Древний мир сам по себе представляет полный завершившийся период развития рода человеческого с дряхлыми, неподвижными общинами Востока, коих поучительные развалины до сих пор призывают к созерцанию первобытных форм общества; Греция и Рим представляют картину и юного, и зрелого, и состарившегося человечества.

Н. Грановский

К войне, как к крайнему средству, прибегают лишь государства-банкроты. Война — последний козырь проигравшего и отчаявшегося игрока, отвратительная спекуляция мошенников и аферистов.

Р. Роллан

Пришпорив разложившуюся бюрократию, деспот огромной ценой добивался отсрочки фундаментального кризиса — конца «династического цикла» — на 100–150 лет[72]. Однако ни точечные репрессии и постоянная ротация бюрократических кадров и замена их евнухами, ни улучшение положения подданных посредством паллиативных послаблений, ни полномасштабный антифеодальный террор, развязанный против аристократии и частных собственников в союзе с простым народом, не могут снять с повестки социально-экономического развития «восточного государства» очередной глобальный кризис. Такова природа деспотической империи. Гармоничное балансирование между недостаточным и чрезмерным обложением в условиях непредсказуемых экзогенных воздействий — стихийного и внешнеполитического происхождения — становится изощрённой эквилибристикой над двумя зияющими пропастями, в которую толкает государство её бюрократический каркас. Корень неумолимой деградации «восточных» государств — именно злоупотребления бюрократии. Первопричина подобного злоупотребления — разделение общества на специализирующихся на насилии и управлении «правящих»-чиновников и бесправных «управляемых»-земледельцев и обусловленное этим сращение власти и собственности. Консолидация податного населения в вооружённое сообщество — ополчение, самостоятельно определяющее объёмы налоговых обязательств, стало революционным выходом из многовекового тупика циклического развития. Свободные общинники сами стали и воинами и управленцами, и крестьянами, запустив импульс для возникновения инклюзивных, способствующих экономическому росту, институтов. Достижение богатства благодаря политическому освобождению стало возможным без занятия административной должности. Впервые этот сценарий развития был реализован в Древней Греции в VIII в. до н. э. в результате реформ Солона и Клисфена. Подобная революция, названная Л. Васильевым «греческим чудом», «во всей истории человечества была единственной и потому уникальной по характеру и результатам»[73].

Иначе развивались события на Востоке. Образование государства здесь есть череда завоеваний, приходящих вместе со сменой «династического цикла». Централизованная империя, возникшая как ответ на масштабную кочевую угрозу, стала идеальной моделью для воспроизводства и распространения на окружающее пространство организованного насилия, которое переполняет империю изнутри. На подтверждённой действительным состоянием государственных институтов угрозе применения силы держится её существование. По мере снижения возможности её использования чиновничий аппарат — её палладиум в прочие времена — начинает разъедать деспотию изнутри, запуская процесс переобложения крестьян и крушения династии. Чтобы избежать этого, государи идут на географическое расширение податной базы — подчинённого ему земледельческого населения. Так начинается экспансия «восточной деспотии»: абсолютные правители, движимые стремлением подтвердить своё божественное право на власть удачей в покорении чужих народов, продемонстрировать жестокость по отношению к подданным более слабых государей, чтобы гальванизировать свой политический авторитет на родине, предпринимают попытки экспансии своей власти не только «вглубь», но и «вширь».

Глава II. Сухопутная империя востока: коллизия метрополии и колоний

Несомненно, что притязание на миродержавие, которое по вдохновению господина господ — да будет он прославлен и возвеличен! — возникло в его светозарном уме, было предрешено свыше.

Хафиз Ширази о Тамерлане

Разве не мириады душ

Поглотило могущество Тамерлана?

И. Гёте

Бескрайние степи Средней Азии… Прекрасным перлом в огромной раковине блестит золотая юрта среди бескрайних просторов, покрытых редкой травой. Синеокий хан из рода Борджигинов, с длинной бородой, величественно высокого роста безмятежно сидит там, наслаждаясь подданной ему в ложе бараниной и водой. Только что он взял очередной хорезмийский город, в очередной раз пленил всех его жителей, предал огню их жилища и разрушил его древние стены. «Наслаждение и блаженство человека состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага…взять то, что он имеет (самого дорогого), заставить вопить служителей их, заставить течь слёзы по лицу и носу их, сидеть на их приятно идущих жирных меринах…», — напутствовал как-то внукам Потрясатель Вселенной.

Блаженную тишину прервали голоса двух нойонов — они в составе войска Толуя взяли в плен ассасина. Больше трёх дней он провёл без еды в томительном заключении.

— Убейте его, — со звонкой медью в голосе скомандовал Чингисхан, случайно остановив взгляд на глазах пленника.

Но ни тени испуга не было на его лице — он казался столь же безмятежно спокойным, как несколькими минутами ранее Чингисхан, поедавший баранину.

Впервые приговорённый к казни не пытался добиться