«Отличный ход», – поздравляю я себя. Правда, неизвестно, я ли его придумала.

Рассматриваю портреты. К своему удивлению, не нахожу среди них Митча и Мисси. Там только старые снимки. Наверное, прадеды и прабабки Ларса.

А потом я останавливаюсь и резко втягиваю воздух.

Посреди коридора висит хорошо знакомая мне фотография. Я не помню тот день, когда она была сделана (еще бы, мне на снимке около шести месяцев), хотя нахожусь в самом центре кадра. Светлые волосы обрамляют мое круглое лицо мягкими волнами; мама всегда говорила, что в детстве у меня были совершенно удивительные локоны. Неуправляемыми кудряшками они стали, только когда я пошла в школу.

Я сижу на покрывале для пикника, по обеим сторонам от меня устроились родители. Мама придерживает меня, и на ее лице светится очаровательная улыбка. Отец примостился на покрывале рядом с мамой, вытянув вперед длинные ноги. Эта фотография сделана во время пикника в Вашингтон-парке, недалеко от дома на Йорк-стрит в районе Миртл-Хилл, где прошло мое детство. Сейчас Миртл-Хилл называется Восточный Вашингтон-парк, но в то время у него было свое название.

На фотографии мама беременна; я знаю, потому что она сама сказала мне об этом несколько лет назад. Она ждала малыша – первого из трех детей, которые появились у родителей после меня. Три мальчика, и все трое мертворожденные. «Врачи никак не могли понять, в чем причина. – Когда мама рассказывала эту печальную историю, ее голос звучал очень тихо. – После третьего несчастья нам с папой сказали, что мы должны принять меры… чтобы у нас больше не было детей». Она пожала плечами, опустив глаза, и больше не произнесла ни слова.

Я не помню, как она ждала первых двух малышей, зато хорошо помню последнего. Мне было шесть или семь. Мамин выпирающий живот мешал забираться к ней на колени, чтобы вместе делать уроки по чтению. Я помню, как папа увез маму в больницу, а тетя Мэй – тогда еще юная и незамужняя, не встретившая дядю Стэна, – осталась присматривать за мной. Много часов спустя отец вернулся. Тяжело ступая, вошел в комнату, сел на диван, обнял меня и прижался колючей щекой к моей щеке. Тихо объяснил, что мой братик отправился на небо. «Он не приедет к нам жить? Он ушел насовсем?» – спросила я, прижимаясь к его небритому лицу.

– Да, – хрипло ответил папа, и я почувствовала на своей щеке его теплые слезы. – Насовсем, милая.

Я страшно рассердилась на маминого врача. Он должен был спасти братика. Ведь у врачей такая работа – всех спасать.

Теперь я смотрю на эту фотографию – молодые родители и совсем крошечная я, – и мое сердце сжимается, к горлу подступают слезы. Неожиданно меня накрывает волной печали.

– Мама, папочка, – шепчу я, оглядываясь по сторонам. – Что ваша фотография делает в этом доме? Что здесь делаю я?

Я быстро просматриваю остальные снимки. Да, здесь много чужих людей, старых и молодых, чьих-то детей, чьих-то бабушек и дедушек. Но встречаются и знакомые лица. На некоторых фотографиях – мои родственники. Вот тетя Беатрис обнимает маму, обе еще совсем девочки. Вот мои кузины, Грейс и Кэрол-Луиза, а между ними зажата я: худенькие и долговязые кузины едва не выпадают из купальных костюмов, а на мне купальник сидит плотно и туго натягивается вокруг растущей груди. На всех троих резиновые шапочки, мы щуримся от солнца, а позади искрится озеро и песчаный пляж. Я помню то лето: наши семьи поехали на каникулы в Небраску к озеру Макконахи.

Вот свадебная фотография моих бабушки и дедушки. Оба строгие и серьезные, бабушка выглядит совсем взрослой женщиной, хотя тогда ей было всего девятнадцать, – она кажется куда более зрелой, чем нынешние девятнадцатилетние девушки. Эту фотографию я тоже хорошо помню. Мама часто показывала ее мне и рассказывала про чудом состоявшуюся свадьбу: священник ехал из Канзас-Сити, и поезд задержался из-за метели. «Пока они его ждали, твой дедушка передумал жениться – от волнения и от холода, – говорила мама, поглаживая фотографию в кожаной рамке. – Но его брат… ты же помнишь дядю Арти, он умер, когда тебе было десять… Так вот, дядя Арти побеседовал с твоим дедушкой по душам. Сказал ему, что по нынешним временам – был 1899 год – найти хорошую женщину непросто, особенно в сельской глуши Восточного Колорадо. Сказал, что если он не женится на бабушке, то дядя Арти сам на ней женится. – Мама улыбнулась. – Речь получилась убедительная. Дедушка знал, что дядя Арти сдержит слово. Священник приехал, и свадьба состоялась. – Мама с нежностью смотрела на юное бабушкино лицо. – А потом сделали этот снимок».

Я разглядываю фотографии, и на глаза наворачиваются слезы. Со многими из этих людей, например с кузинами, мы почти не видимся. Некоторые – тетя Беатрис и бабушка с дедушкой – навсегда ушли из моей жизни. Неожиданно меня посещают тревожные мысли о старости. Все, кого ты любил, становятся просто фотографиями на стене, персонажами семейных историй, воспоминаниями в сердце.

– Как же я благодарна, что вы у меня есть, – шепчу фотографии родителей. – Что бы я без вас делала?

Заглядываю в комнату в конце коридора. Это действительно кабинет, просторный и светлый, с панорамным окном на восточную сторону. Прямо у окна стоит чертежный стол, справа к нему прикреплен металлический поднос, заваленный карандашами и чертежными инструментами. В углу – маленький барный столик, на котором аккуратными рядами расставлены бокалы, несколько рюмок и разнообразные бутылки из прозрачного и зеленого стекла, почти все уже вскрытые. Бутылки и стеклянная посуда искрятся в лучах солнца, заливающих комнату.

В центре комнаты стоит стол вишневого дерева, в одном углу стола – телефон, в противоположном – две рамки с фотографиями, а посередине – бухгалтерская книга. Рядом с телефоном подставка для визиток. Я беру верхнюю карточку. На ней написано: «Архитектурное и дизайнерское бюро Андерссона. Ларс Андерссон, президент. Промышленные, офисные и жилые здания». Я улыбаюсь, вспомнив, как несколько лет назад Ларс рассказывал мне, что ему хочется заниматься строительством частных домов, а не офисными проектами. Может быть, пометка про жилые здания на визитке – это только попытка выдать желаемое за действительное. На карточке указан адрес бюро и номер телефона. Я запоминаю номер и кладу визитку в карман халата с нелепой надеждой, что мне удастся пронести этот маленький клочок бумаги из сна в реальность и побольше узнать о том, кто такой Ларс.

Склоняюсь над столом, разглядывая фотографии. На первой изображена я. Если бы этот снимок был настоящим, а не просто декорацией из сна, то я бы сказала, что он сделан недавно. Вокруг рта и глаз уже обозначились морщинки, которые я каждое утро вижу в зеркале в реальном мире. Чуть напряженное выражение лица, будто я стараюсь улыбаться дружелюбно, но не слишком широко, иначе морщины будут казаться глубже. Волосы тщательно уложены и чуть подкручены внизу. На мне ярко-синее платье с воротником-лодочкой, жемчужные бусы и шляпа-таблетка в тон – вылитая Джеки Кеннеди. Ну надо же, во сне я стараюсь наряжаться как первая леди; у меня вырывается смешок. Мне очень нравится супружеская чета Кеннеди, я даже голосовала за Джека. Он хороший лидер, хотя в последнее время говорят, что он неправильно ведет себя с коммунистами и из-за его политики мы взлетим на воздух еще до конца года. Но в реальной жизни никто даже не подумает сравнивать меня с Жаклин Бувье Кеннеди независимо от моей симпатии к политическим взглядам ее мужа.