– Вырастешь – тогда и узнаешь.

Потом прокашлялся и говорит:

– Плохое вы место выбрали для курения, ребята. А если пожар? Вот и парта здесь есть деревянная, и бумажки тоже в углу.

Тут до нас наконец дошло.

– Василий Васильевич, честное слово… – Женька выбил кулаком из груди пыль. – Мы ж… Сашка, а ну дыхни!

Я выпустил из себя весь воздух, который был, а Женька выпустил свой.

Василий Васильевич недоверчиво покачал головой:

– А табаком тогда от кого пахнет?

Мы показали на железную дверь чердака.

Директор потолкал дверь, легонечко по ней постучал, потом приложил ухо.

– Понятно, – сказал он спустя секунду.

Что «понятно», мы так и не поняли.

Я стоял, опёршись ладонями о перила, ждал, когда же он нас отпустит. Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.

Ждал – ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не удержавшись, – тоже, и я ухнул вперёд затылком, опираясь на деревянный рельс. Хорошо, ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.

Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня заносило вбок и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.

Четвёртый этаж, третий, второй – подо мной уже была пустота. Я летел, подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.

Удар – в глазах потемнело, лишь одна печальная звёздочка сияла мне из пустой глубины.

Я смеялся, я был ей рад, я читал её простые слова. И вдруг понял: что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.

«30 лет на страже счастливого детства». Звёздочка была круглая, как медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта чёрной пиджачной диагональю, застёгнутой на блестящие пуговицы.

– А вас, Филиппов, – сказал директор весёлым апостольским тенорком, – завтра, когда пойдёте на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.

Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы, но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с директором, но это он, по-моему, врал – с директором был я, а не Женька, это я помню точно.

А Женька стоял тем временем в коридоре и разбавлял серым своим костюмчиком тоску зелёную стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий Васильевич. Капитонов был по-своему прав.

Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена. Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.

Василий Васильевич молча поглядывал на часы – он поглядывал на них уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял, пригвождённый к стенке печальным взглядом директора.

– Ага. – Василий Васильевич щёлкнул пальцем по циферблату. – Как родители? Живы-здоровы? А вообще как? Ладно, это потом. Идёмте.

Они пошли под тихую мелодию швабры: первым – Василий Васильевич, за ним – Женька, думая тревожную думу.

Они миновали учительскую и не зашли – странно.

Прошли мимо двери кабинета директора – Василий Васильевич на дверь даже не посмотрел.

Подошли к тумбе в конце коридора – с тумбы, с кумачовой подстилки, добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.

Директор обошёл тумбу и пальцем поманил Женьку.

Сначала Женька ничего не заметил, потом разглядел на бледно-зелёной стене незаметный прямоугольник двери.

– Слышал, вы играете на баяне? Дело нужное, развивает на руках пальцы.

Женька спорить не стал. На баяне так на баяне. Куда же всё-таки он меня ведёт?

Руки Василия Васильевича покоряли недра карманов – это он искал ключ.

– Да… – Лицо его сморщилось. – Музыка… – Ключ не подавал голос. – Музыка, чтоб его. Был же, точно помню, что был. Брякал ещё. – По морщинам, как по ступенькам лесенки, побежали паучки пота. Он давил их на губе языком, потому что были заняты руки. – Вам мой ключик не попадался? Был же, брякал же, я же помню…

Нет, Женьке ключик не попадался.

Одно плечо директора опустилось чуть не до пола, другое поднялось, как качели, сам он перекосился, но лицо почему-то сделалось радостным и спокойным.

– Дырка! Самая натуральная дырка! Ну-ка, ну-ка? Дырка и есть. – Он вытащил из карманов руки и хлопнул ладонями по коленям. – И что мне теперь, молодой человек, прикажете с вами делать? Ключ-то – того, потерялся ключик.

Василий Васильевич, чтобы Женька не сомневался, вывернул наружу карман и потряс перед учеником прорехой.

– А моя-то – я ж ей целый год говорил, моей-то. Зашила б, говорю. Потеряется, говорю, ключ-то. Женщины…

Внезапно он замолчал; рука его потянулась к незаметному дверному квадрату.

Там из замочной скважинки торчал злополучный ключ.

– Нашёлся. – Василий Васильевич нежно подёргал пропажу за блестящее ушко. – Живой.

Директор отворил дверь. За дверью было темно.

– Прошу, – обернулся он, приглашая. – Осторожнее, здесь порог. – Он кивнул подбородком вниз.

Послышался деревянный стук; это его голова ударилась от кивка о притолоку. Василий Васильевич повернулся, чтобы оценить вмятину, по плечи ушёл за дверь, забыл про порог, шагнул – и ухнул в тёмный проём.

Раздался грохот; темнота выстрелила сорок пятым калибром полуботинок жертвы собственной осторожности; уворачиваясь от ребристых подошв, Женька сделал рывок спиной и с силой врезался в тумбу. Гипсовая голова Ильича, потеряв единственную опору, прочертила в воздухе завиток и упала на Женьку сверху.

– Что же вы не идёте – идите. – Из проёма протянулась синяя от чернил рука и выдернула Женьку из-под обломков. – Так, минуточку. Где-то у нас был выключатель. – По привычке Василий Васильевич начал шарить в карманах брюк.

Скоро выключатель нашёлся, но почему-то не в кармане, а на стене, и с третьей или четвёртой попытки в комнате загорелся свет.

Странная это была комната. Мрачные эвересты пыли упирались чуть ли не в потолок. Поверхность, которую покрывала пыль,