class="p1">Чехи козырнули и вышли, а русские сели, будто следуя обычаю присесть на дорожку. Молчали, глядя в окно на станцию. По перрону влачился безногий инвалид с Георгиевским крестом на гимнастерке, опирался руками на две деревянные подставки. Прошла крестьянка с корзиной яблок.

– Станция Баженово, твою мать, – сказал ротмистр Каракоев. – Ювелира они с собой возят! А мы им платим за проезд по нашей земле, по нашей железной дороге …

Два крестьянских парня, прислонившись к стене, лузгали семечки, поплевывая себе на сапоги.

– Чертово дерьмовое свинство, – сказал ротмистр Каракоев.

Капитан Бреннер встал.

– Господа, а что за похоронное настроение? Мы уже в поезде, и с нами августейшая семья, которую мы – мы – сумели вырвать из лап большевиков! Ура, господа! Только тихо.

7 мая 1937 года

Москва. Лубянка

– Головы отвезли в Москву?

– Головы? – удивился Медведкин.

– Ну, не играй тут мне! Не в драмкружке. Головы отрубили?

– Отрубили! Но не возили их никуда! Закопали отдельно от тел!

Кривошеин снова сидел напротив Медведкина в кабинете и смотрел в угол, где у плинтуса притаилась сгоревшая спичка. В другом углу неслышно и недвижимо пребывал начальник Кривошеина – комиссар госбезопасности третьего ранга Глеб Бокий, пожелавший лично взглянуть на подследственного Медведкина.

– Есть сведения, что головы Романовых отвезли в Москву Якову Михайловичу Свердлову, – пошел Кривошеин на обострение, чтобы встряхнуть своего шефа, неподвижного последние четверть часа, будто ящерица на припеке.

– Председателю Совнаркома?! Второму человеку в стране?! Головы?! Зачем?! – Казалось, Медведкин вот-вот сорвется со стула и забегает в истерике по кабинету.

– Ну, ты не ори на меня. Отвезли головы, чтобы отчитаться …

– Вранье! Вранье! – простонал Медведкин страдальчески.

Кривошеин что-то записывал в протоколе. Бокий давно уже перестал слушать, будто отключил звук. Разглядывал скучное лицо Кривошеина. Бокию нужно было принять решение, судьбоносное для них обоих.

Никто в Управлении и подумать не мог, что именно Кривошеин станет главным фаворитом начальника спецотдела. Все прошлые надежды чекиста-мистика развеялись в лубянских коридорах, все прежние маги и шаманы его разочаровали. Иных уж нет, а те далече. И вот явился этот служака и зануда – не странный, не харизматичный, но обладавший тайной. Долгожданный проводник в зазеркалье, желанное и недостижимое для комиссара госбезопасности третьего ранга.

Кривошеин оторвался от протокола и посмотрел на Медведкина.

– Значит, вы просто стреляли и стреляли в кого попало? Чушь! Не могли вы там стрелять! Сколько вас было стрелков?

– Восемь … Нет, девять …

– А по другим свидетельствам – одиннадцать-двенадцать! И одиннадцать приговоренных! Где вы там все поместились в комнате двадцать пять квадратных метров? Да вы бы перестреляли друг друга!

– Да, было тесно. Мы стреляли … Не понимаю, что вы хотите узнать, гражданин следователь, – с тоской бормотал Медведкин.

– Не могли вы там стрелять! Вы их зарезали, закололи трехгранными клинками! Так ведь? Так?

Медведкин мотал головой:

– Стреляли мы, стреляли, гражданин следователь … и штыками – тоже. Но не помню я, какие это были штыки …

Кривошеин набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Настало время главного вопроса.

– Это был ритуал?

– Что?

– Еще раз переспросишь, сука, я тебя отправлю в карцер на неделю.

– Да хоть убейте! Какой ритуал? Я не понимаю, что вы имеете в виду, гражданин следователь!

Бокий встал, подошел к столу и сказал, вглядываясь в лицо подследственного:

– Ритуал принесения в жертву царя и семьи.

Медведкин хлопал глазами.

– Не знаю я ничего, гражданин комиссар госбезопасности третьего ранга. Ну, если только вы имеете в виду жертву во имя революции?

– А может – на погибель революции? Кто придумал принести царя в жертву? – Бокий упирал в лицо Медведкина неподвижный взгляд.

Тот съеживался, исчезал.

– Не понимаю, о чем вы, гражданин комиссар госбезопасности третьего ранга. Какая жертва? Совсем не понимаю!

Мгновение Бокий смотрел на Медведкина сверху вниз, а Кривошеин на Бокия – снизу вверх, нахохлившись над протоколом. Бокий равнодушно отвернулся, потеряв интерес к подследственному, и снова сел в угол.

«Кто это? Откуда он взялся?» – спрашивал себя Бокий, вглядываясь в простецкое лицо Кривошеина. Конечно, его тщательно проверили. Все, что он написал в автобиографии, и все, что было о нем известно из разных источников, – все подтвердилось. Бокий чувствовал, что Кривошеин не так прост, как хочет казаться, но в чем подвох, не мог понять.

Когда этот невзрачный капитан явился на прием, просто записавшись у секретаря, и заявил, что знает дорогу в сказочную Шамбалу, Бокий подумал: провокация. Вольность двадцатых годов давно миновала, настали другие времена, и прорывы в неизведанное, в потустороннее наверху уже не приветствовались, мягко говоря. Наверняка кто-то из недругов решился-таки копнуть под комиссара госбезопасности. Но Кривошеин держался уверенно, будто и мысли не допускал, что его откровения о Шамбале могут быть опасны для него самого.

Бокий тут же предложил капитану проехать с ним на конспиративную квартиру и там продолжить разговор. Кривошеин согласился, снова проявив полное и совершенное спокойствие.

На квартире Бокий приставил ствол нагана ко лбу Кривошеина и спросил, кто его заслал и с какой целью. Кривошеин, казалось, удивился такому повороту, но не испугался, а произнес внятно и раздельно какие-то слова. Это было по-тибетски. Бокий знал несколько слов еще со времен подготовки экспедиции в Шамбалу двенадцать лет назад. И это были не просто слова – ритуальные термины, им научил чекистов один настоящий лама из Тибета. Для провокации это было слишком уж сложно. Так глубоко теперь не копали.

Капитан Кривошеин утверждал, что в прошлой жизни был у ворот Шамбалы и ему известно, где вход в иной мир. Его посещают видения прошлой жизни и другого мира. Не то чтобы Бокий поверил сразу и безоговорочно, но чутье подсказывало ему, что Кривошеин по крайней мере не врет. Он может добросовестно ошибаться, быть жертвой самовнушения. Тогда он сумасшедший, но не провокатор.

Профессор Барченко, занимавшийся в отделе у Бокия изучением необъяснимого и потустороннего, обследовал Кривошеина и нашел, что его тибетский опыт достоверен. Ему известны такие детали быта и культа Тибета, которые постигаются только личным опытом. В общем, Шамбала снова была близко, а с ней к революционному мистику Бокию вернулось забытое ощущение жизни и смысла …

Бокий включился и увидел, что Кривошеин подвинул Медведкину бумагу.

– Вот здесь подпиши.

– Что это?

– Твое чистосердечное признание в контрреволюционной пропаганде и агитации.

– Но я же … Я ни в чем не виноват, гражданин следователь. Я всю жизнь в партии. Я за партию … да я кого хочешь… – Медведкин заплакал.

– Ну что ты нюни распустил?