— Слов было не разобрать. Да, еще у нее телевизор работал.

— Какой телевизор? — удивился он.

— Обыкновенный, как у всех. Она его смотрела.

— Откуда знаете, что смотрела?

— А слышно. Выключила, звук пропал, и тут же стулом по полу проехалась. Встала, значит. Я уж знаю.

— Во сколько это было?

— Что–нибудь часов в пять. Перед телефоном.

— И сколько работал?

— Ну, с полчасика.

— А вы не ошиблись?

— Через наши стенки ошибиться невозможно, — даже обиделась она. — Телевизоры ревут громко.

— Не ошиблись? — уже механически повторил он, но теперь женщина даже не ответила.

Рябинин ничего не понимал. Изюминкой следственной работы он считал психологию, поэтому интересовался всеми ее проявлениями. Даже тайно думал, уж в чем, в чем, а в психологии кое–что смыслит. Но сейчас ничего не понимал. Получалось, что Виленская полчаса смотрела телевизор, а потом встала, написала две записки, позвонила ему и повесилась. Так не бывает. Так не должно быть.

— Спасибо, — сказал Рябинин, дав подписать протокол. Теперь эта женщина ему мешала.

После ее ухода он уставился пустыми глазами на обложку дела…

Готовясь к преступлению, человек сильно волнуется, каким бы волевым он ни был. Его поведение заметно отличается от обыденного. А ведь он идет не на смерть — только на преступление. Как же могла Виленская идти на смерть и включать телевизор? Да, бывало, люди с ума сходили…

Она и по телефону говорила с ним спокойным голосом. Получалось, что могла смотреть и телевизор. Но тогда рушился весь ее образ — страстный, эмоциональный и нервный.

Может, рассеянность? Ходит человек по квартире и задумчиво нажимает, открывает и включает все подряд. Но она перед этим ящиком сидела полчаса. Пыталась заглушить безвольный крик? Или просто боялась это делать в тишине, одна — хоть экран светится? Но тогда бы он остался включенным.

Рябинин вспомнил: Миронова или Шурочка упоминали, что Рита любила театр и не терпела телевизора. А перед смертью решила посмотреть?

Он взял листок с «аномалиями» и вписал шестую: «Перед самой смертью она полчаса смотрела телевизор».

Все. Больше следственных действий не было. Теперь оставалось думать. И Рябинин впервые поверил предсмертной записке Виленской — ему не найти причин самоубийства.

10

Рябинин не мог сосредоточиться: в кабинет заглядывали люди, прибегала из канцелярии Маша Гвоздикина, заходили следователи, то и дело звонил телефон… Он решил уйти. Ему требовалось уединение. Дом не подходил — тоска по жене и ребенку будут мешать хуже телефонных звонков.

В городе было такое место, где он с удовольствием просидел бы всю жизнь. Там стояла особая, шуршащая тишина. Там под рукой были самые ценные сокровища, накопленные людьми, — человеческие мысли. Там сразу охватывала страсть к познанию, к погружению в эти духовные источники с головой, надолго. И там чудесно и уединенно думалось.

Рябинин отправился в читальные залы Публичной библиотеки. Он не взял с собой ни портфеля, ни материалов дела — только листок с «аномалиями». Сунул в карман пиджака.

В прохладном помещении было пустовато. Редкие аспиранты лениво читали первоисточники. Часа через два народу прибавится, и страницы замельтешат веселее. Рябинин любил этот шелест, который успокаивал его, как в осеннем парке.

Он сел за свободный столик и снял пиджак. Приятная нервная истома предстоящей работы уже охватывала его. Он окинул взглядом зал, аспирантские затылки, зеленые абажуры ламп и ковер в междурядье — все это сейчас для него пропадет…

Перед Рябининым лежал мятый лист бумаги с его «аномалиями». Шесть бессвязных записей, обозначенных цифрами:

«1. На вопрос о причине самоубийства Самсоненко слишком долго стряхивала пепел.

2. Виленская зимой была возбужденно–веселой, а весной подавленной.

3. В день смерти она сожгла на работе какую–то бумагу.

4. У Виленской была неудачная любовь.

5. Есть письмо, которое кем–то кому–то передано, что возмутило Виленскую.

6. Перед самой смертью она полчаса смотрела телевизор».

Он даже воспрял духом, когда вот так спокойно обозрел собранные вместе странные пунктики. Их немало. У него бывали дела, где хватало одного. Рябинин опять вспомнил геофизиков, которые брали карту с хаотично нанесенными точками, обводили их линией, и на бумаге появлялся четкий контур месторождения. Он тоже хотел обвести свои точки и получить «месторождение» всей этой истории.

О сигареточном пепле и Самсоненко думать пока не стоило. На допросе он мог ошибиться. У человека бывают секунды, когда тот теряет себя: сказал не то или пронзила неожиданная боль… Может быть, Самсоненко вспомнила про невыключенный муфель в лаборатории или утюг дома.

Второй пункт объяснялся четвертым. Влюбилась она, видимо, зимой, а вот весной что–то случилось. Но что случается с любовью? Или она уходит, или уходит любимый человек. Если бы у Виленской ушла любовь, она бы не переживала — тут, кроме легкой грусти, ничего не остается. Значит, ушел любимый. Вот его–то Рябинину и не хватало. Его не было и, по словам свидетелей, не могло быть физически. Виленская находилась либо дома, либо на работе…

Шелест в зале усилился. Загорались зеленые лампы. По проходам таскали пачки книг. Рядом села девушка, сразу завалив бумагами весь стол. Рябинин ее давно приметил, с год. Она, видимо, писала диссертацию по социологии. Судя по литературе, что–нибудь про урбанизацию. Он все удивлялся: чем может обогатить социологию человек двадцати с небольшим лет — только чужими мыслями.

И опять он погрузился в свой листок.

Самоубийства совершаются под действием минуты. Что же для нее стало такой минутой?.. Скорее всего, письмо. Видимо, оно так потрясло Виленскую, что она даже записала о нем в дневнике. Ведь до сих пор факты и события не фиксировала. И эта запись последняя. Письмо, конечно, письмо. Нет, не письмо, а та бумага, которую она жгла на работе. Но вряд ли деловую бумагу, потому что на работе у нее все в порядке. Письмо и эта бумага… Черт!

Рябинин пугливо скосил глаза на соседку — та улыбалась своим социологическим книгам. Видимо, он выругался вслух.

Это же ясно! И просто. Никаких двух бумаг — одна бумага. Письмо. То самое загадочное письмо! Его она сожгла на спиртовке в столе. Нужно проверить на почте, когда и откуда она получала письма. Нет, пожалуй, почту тревожить не стоит. Что ж: получила письмо, снесла на работу и сожгла? Жечь там, где всем бросилось бы в глаза, где каждый мог подойти и спросить? Глупо. А если она принесла его кому–нибудь показать? Только Мироновой или Шурочке. Но они сказали бы следователю. Значит, письмо Виленская получила на работе. Но от кого? Она жила одной мыслью — о том человеке. Только одно письмо и