От автора

Я люблю честных, смелых и умных людей, поэтому люблю юмор.

Юмор честен. Он всегда на стороне правды и прогресса. Че­ловек, который видит недостатки и безвольно считает их вечными, — брюзга. Человек, который борется с недостатками и знает, что победит их, — юморист.

Юмор смел. Мне с детства не нравилась пословица: «Смеется тот, кто смеется последним». Неправда! Смеется тот, кто смеется первым. Последний — уже хихикает.

Юмор умен. Если у человека нет юмора, то у него нет и ума. А если нет ума, то что остается? Сплошной юмор.

Поэтому не доверяйте людям, которые не понимают юмора. Избегайте людей, которые не улыбаются. Презирайте презирающих шутку. Неулыбающийся человек — опасен.

Я не знаю ничего истинно хорошего, что делалось бы без доброй улыбки.

© Издательство «Советский писатель», 1976 г.

Рисунок

Женька Клеёнышев двуличный художник. На заводах он рисует здоровенных передовиков с ключами в руках, а у себя дома несусветные аляпо­ватые картины, которые меня всегда поражали каким- то эстетическим нахальством.

Но сам Женька великолепен. Небольшого роста, в свободной блузе, подпоясанной каким-то шнурком, а прямой нос и рыжая борода делают его похожим на древнего ассирийца из учебника истории.

Говорит он мало, а если и говорит, то глупости.

Поэтому я больше люблю смотреть, как карандаш его бегает по бумаге. Развеселый щенок, реактив­ный самолет, свирепый тигр, стройная сосенка вдруг сменялись вереницей лиц, и каждое лицо было свое, человеческое. Особенно он любит рисовать женщин, да и вообще их он любит любит сразу всех.

Женька Клеёнышев из этих, из современных, с транзисторами, которые водят по улицам девиц за загривки и думают, что это любовь.

Может быть, это глупо, и даже хуже, чем глупо, но к современной молодежи я отношусь с большим подозрением. И не потому, что сам ходил на танцы в ватнике, что многое им теперь дано, что прельщает их мишура синтетики, что слишком рано вцепляются они в материальное, — не поэтому. Нет в них ни капли сентиментальности, той самой сентиментальности прошлого века, которой и нужно-то в человеке чуточку.

Женька Клеёнышев двуличный художник был современным до кончика бороды, а бесстрастность один из признаков современности.

Как только я встретился на улице с его скучаю­щими глазами, он лениво взял меня за пиджак и втолкнул в кафе. Заказав банальной газировки, мы сели в уголок. Женька сразу вытащил бумагу и за­дрожал карандашом.

Я осмотрелся. За столами сидела молодежь. Де­вушки были похожи на киноактрис, а юноши на иностранных корреспондентов. Притушенные торшеры заполняли кафе голубым модным полумраком, и мне казалось, что я сижу на дне аквариума.

Посреди кафе, как пенек в клумбе, торчала за сто­ликом старушка. Она уже чего-то поела и теперь спокойно смотрела по сторонам. Грязная посуда была аккуратно уложена в стопку, серый платок свалился на плечи, громадная сумка плотно прижата ногами к стулу. Наверное, приезжая.

Нам принесли воду. Женька все шуршал каранда­шом, но я не заглядывал. Он смотрел на раскосых де­виц, глотал воду и лез к бумаге.

В кафе вошла пара, которой, вероятно, трудно было подобраться. Оба высокие, красивые, элегант­ные. Они сели за столик, и к ним сразу поспешила официантка, растянув резинку губ. Он поставил в вазу цветы. Она обвела кафе рассеянным взглядом, и боль­ше они никого не замечали: смеялись, он целовал ей руку, она клала ему в рот конфетки. Молодежь коси­лась на них и училась жить. Женька даже бросил пить и летал карандашом по бумаге. Уж красавцев-то он не упустит.

Старушка все сидела и с любопытством смотрела на людей. И хотя в кафе больше не было мест, за ее столик никто не садился, как будто чего-то стесня­лись. А чего они могут стесняться?

- Женя, пойдем? - предложил я.

Женька сразу оборвал линию, залпом выпил гази­ровку, и мы вышли.

На улице я сказал:

- Покажи-ка своих красавцев.

Он открыл блокнот, но там темнела только одна фигура.

По щекам старухи текли слезы.

Как я стал юмористом

Юмористом я никогда не был и не собирался. Зачем нужна эта скользкая дорожка? Сегодня критикуешь редкозубый паркет, завтра блочный микрорайон, а послезавтра что — стройтрест? Поэто­му я писал русские народные сказки и посылал в дет­ский журнал «Вундер-девочка». Посылал-посылал, а все никакого ответа.

Вдруг приходит письмо от редактора с просьбой зайти. Я уже слышал о нем — у него два высших и одно незаконченное среднее образование. Поэтому я слегка задубел, когда вошел в его кабинет.

— Не сказал бы, что ваши сказки мне не непонравились, — встретил он меня.

Понятно, — с уважением ответил я.

— Но есть замечания, — добавил он.

— Не без этого, — согласился я.

Он был молод, и я даже удивился, когда же ре­дактор успел получить два высших образования. На­верное, одно заочное, другое вечернее.

Редактор достал мою сказку.

— «Жил-был красавец Иванушка-дурачок»,— прочел он первую строчку. — Разберем начало. Жил-был — это одно и то же, тавтология, согласны?

Я согласился, хотя мне казалось, что можно быть, да не жить.

— Оставляем «жил». Дальше, его имя. Какое-то несовременное — Иванушка. У вас же современная русская сказка!

— Может, Архипушка? — предложил я.

Редактор поморщился и стал смотреть на люстру. Я тоже посмотрел.

— Вадим! — предложил он. — Нормальное совре­менное имя.

Я исправил во втором экземпляре.

— А почему он, собственно говоря, дурачок? Что — болел менингитом или учился... заочно? — вдруг спросил редактор и посмотрел на меня особенным продолговатым взглядом.

Я понял, что подходим к сюжету, и ввернул:

— Гротеск.

— Э-э-э, — заэкал он. — Вы пишете хотя и о ска­зочном, но современном герое. А называете его ду­рачком. И где вы видели дурачков?