людей на части, используя куски их тел, чтобы сооружать какую-то непонятную конструкцию, которая вскоре обрела более очевидную форму.

Йонга стремился повторить форму того трона, что был в его комнате с черепами, но на этот раз использовал части тел только что убитых им людей.

Хуже всего было с черепами. К тому моменту, как он обычно занимался ими, он уже отрывал у воина все конечности, оставляя лишь скулящее и молящее о быстрой смерти туловище. Живучесть воинов позволяла им полностью осознать и прочувствовать, что с ними делал не знающий жалости Йонга.

Оторванные головы высший аккуратно помещал себе под ноги. Вероятно, он использовал ци для скрепления, иначе я решительно не понимал, как, то сочащееся кровью безумие, всё ещё могло держаться вместе.

— Иди сюда, Художник, — безразличный голос Йонги прокатился по всей арене. — Не заставляй меня ждать.

И я пошел. Хорошо, что мне на пути попадались воины, которые сразу же указывали куда надо идти, иначе я бы точно заблудился.

Не прошло и пары минут, как я старался ступать на мертвые тела, порой лежащие в пару рядов. Просто, если бы я попытался ступить не на спины или грудь погибших, то рисковал завязнуть в кровавой грязи под ними. Слой песка был слишком тонким, чтобы вместить в себя всю пролившуюся кровь.

Эмоции пропали давным-давно. Ещё в середине бойни. Я не знал, чего пытается добиться сидящий передо мной могущественный псих, но что бы я не попытался сделать, мне бы это не помогло.

С каким-то извращенным любопытством я смотрел, как шедшие за мной слуги воткнули острые ножки уже знакомого мольберта и подставок прямо на трупы. На мольберте покоился новый чертеж и не трудно было догадаться, что от меня хотят.

На мгновение я на полном серьезе подумал открыть рот и послать этого самодовольного урода к дьяволу. Это желание было столь сильным, что мне пришлось силой сжать свои челюсти, чтобы ни звука сквозь них не прорвалось.

Возможно, этому помешало всё нарастающее чувство, которое я никак не мог объяснить.

Медленно взяв кисть и вновь окинув адский пейзаж вокруг, я ещё сильнее почувствовал бурлившее внутри меня странноеощущение. И не видя смысла ему противиться, я позволил ему с головой себя накрыть.

— Ха… Ха… Ха-ха-ха! — если мой первый смешок заставил наследника недоуменно поднять голову, то вот дальнейший смех вынудил его по-настоящему поразиться.

Я же никак не мог успокоиться. Благо, сидящий на троне Йонга никак не мешал мне принять бессердечную правду.

Всё это время я ломал голову над невероятно важным вопросом, почему мои творения так меня ненавидят и пытаются убить. Два года я пытался разгадать эту загадку, чтобы наконец-то узнать ответ.

Рисуя, оленят, людей, портреты и природу я буквально издевался над корнем своей силы. Да, благодаря случайности я правильно догадался о сущности корня духа.

Я и впрямь был способен рисовать и воплощать многое в реальности. Вот только всё, что я хотел бы воплотить, должно было носить одну важную особенность.

Мой корень духа, а значит, и всё моё дао было насквозь темной мерзостью, обожающей лишь самые грязные, порочные и запретные вещи.

Пытаясь рисовать обычных существ, я ломал свою силу, вызывая противодействие и инстинктивную попытку исправить причину ошибок, то есть самого себя.

А вот если бы я рисовал скрюченные, злые и жестокие картины, то всё прошло бы несколько иначе.

Все мы хотим быть героями своей историей, даже если невольно замечаем темный шлейф у себя за спиной.

Так вот, я больше не мог себя обманывать — мой корень духа, дао, путь или моя суть были направлены исключительно во зло.

Я уже чувствовал, что если я приму свою природу и начну рисовать то, что хочет мой духовный корень, то я значительно снижу агрессивность моих монстров.

Да-да, что-то мне подсказывало, что полностью злобу из своих творений я не смогу убрать никак, но теперь это будет похоже на диалог, а не на игру в русскую рулетку с пятью патронами из шести.

Однако мне пора было приниматься за работу. Йонга не собирался ждать вечность, и он не просто пожертвовал тысячью человек, чтобы позволить мне получить просветление дао.

На этот раз с каждым взмахом кисти, я выплёскивал все свои эмоции. Ярость, гнев и насмешка на весь этот безумный мир органично ложились с каждым штрихом краски.

Теперь я рисовал Йонга именно тем, кем он был на самом деле. Убийцей и опасным сумасшедшим, буквально купающимся в крови несчастных жертв. Он был истинной мерзостью, не достойной существования.

Я хотел его смерти и мой корень духа с готовностью откликнулся на мой порыв.

Струйки крови убитых людей медленно, но неотвратимо покатились в сторону мольберта, после чего поднялись по ножкам и бесследно впитались в холст. Да, поодиночке эти струйки были еле видимы, но вместе тысячи жертв создали настоящий поток.

Момент, когда я закончил картину, совпал с моментов окончания бурления окружающей ци. Ярость убитых и замученных начала затихать, сменяясь кладбищенской тишиной.

Я как и в прошлый раз отошел на пару шагов от картины и застыл, не в силах не сказать, ни слова, ни отвести взгляд.

Рядом застыл появившийся Йонга. Судя по его молчанию, он тоже потерял дар речи.

— Это… — впервые в голосе высшего появились эмоции. — Прекрасно.

Картина словно бы сияла багровым светом. Казалось бы, обилие красного должно было испортить работу, но вместо этого лишь добавило ей мрачной торжественности.

Изображенные на картине трупы корчились и беззвучно стонали, содрогаясь от терзающей их бесконечной боли. Глядя на них, я понимал, что это отнюдь не обычные нарисованные существа. На это же намекало отсутствие необходимости подпитывать картину ци. Хоть в ней и не было корня духа, но каким-то образом она всё равно генерировала энергию.

Постепенно убитых становилось всё больше, пока они не сменились лежащими в ряд отрубленными головами, чьи рты по рыбье раскрывались и закрывались, а глаза слепо шарили вокруг.

И наконец в центре всего этого воплощенного кошмара стоял мертвецкий трон, на котором восседало существо, не имеющее с человеком ничего общего. Нет, он всё так же выглядел, как и Йонга, но любой, кто взглянул бы на картину, сразу бы увидел всю его суть.

От изображенного высшего словно бы расходилась невидимая волна, вызывающая у того, кто на неё бы взглянул нарастающую боль в голове и странный шепот.

Вот только я же наоборот чувствовал тошнотворную радость, будто сшитая из тысяч людей человеческая многоножка с перебитыми руками и ногами ласково поскуливает, пытаясь ползти в твою сторону.

То, что я создал, было больше чем портрет. Это был вырвавшийся в реальность кошмар, вскормленный плотью и болью, ненавистью и вдохновением.

И хоть картина не испытывала ко мне негативных эмоций, я предпочел бы держаться от неё как можно дальше.

Я перевёл взгляд на завороженно смотрящего в картину высшего. Благодаря своей магии я запечатлел его сущность в этой работе. И то, что я находил тошнотворным, для него было лучшим комплиментом.

Я очень сомневался, что порожденный мной кошмар сумеет что-то сделать практику его силы, но… я мысленно пожелал картине удаче.

«Делай то, ради чего был создан… Кровавый трон».

Глава 6

Уход из комнаты с Кровавым троном я воспринял с облегчением. Было воистину неправильным чувствовать такую сильную любовь от чего-то столь злого и порочного.

Даже покинув комнату, я слышал ласковый шепот и видел багровое свечение, хоть мы и прошли уже несколько стен.

Но мои собственные сомнения не имели смысла, ведь заказчик остался в восторге.

Откровенно говоря, я и сам не понял, как именно воплотил желания главы Гору на холсте. Конечно, при необходимости я чувствовал, что смогу что-то подобное и повторить, но вот глубокого понимания не было. Больше всего это было похоже на инстинкт.

Впрочем, как я понял, такой подход был обычен для совершенствующихся. Они больше работали с чувствами, вдохновением и просветлениями, а не четкими законами.

Самое главное, я понимал, что тот прорыв в понимании дао моего корня духа, открыл передо мной куда больше дверей, чем одну.

Уже сейчас смотря на человека, я видел, как нарисовать то, что могло бы его зацепить. Это было очень смутное и нечеткое ощущение, но даже так подобная способность должна была сильно