Меня уже знали как хорошего актера. В мае 1990 года мой агент раздобыл для меня роль в английском телефильме. Мне предстояло играть живущего в Лондоне француза. Съемки должны были продлиться два месяца и изменить мою жизнь… на время.

Лондон, Карнаби-стрит, половина девятого утра. Десятый день съемок. Группа изо всех сил старается угодить режиссеру Идену Клайву. Удивительная личность. Он бесспорно талантлив и признан во всей Европе.

Спать хочется смертельно. Пока гримерша в вагончике пытается меня растолкать, в дверь стучат:

— Excuse me, Sir, тут для you little письмецо.

— Спасибо, суньте его под дверь.

Прошу гримершу подать мне письмо.

Меня охватывает предчувствие. Конвертик маленький, но не все ли равно, из какой чаши упиться…

Привет, Жюльен,

Я знаю, что ты в Лондоне. Предлагаю в девять вечера у меня, Портобелло-роуд, 310, третий этаж справа. Рада буду снова тебя повидать.

Софи

Словно обухом по голове, но, в отличие от прошлых разов, я все-таки оказался готов к такому повороту. Бывая в Сити, я втайне надеялся — и опасался — встретить ее в ресторане или просто наткнуться, завернув за угол. Мир ведь так тесен. Я уже пять лет не видел Софи, а стоило прочесть ее записку — и этих лет как не бывало. Почему?

В гостиницу я вернулся в девятом часу. Заказал в свой типично английский — просторный и вместе с тем уютный — номер клубный сэндвич и бутылку «Lalande-de-Pomerol». Странно у меня прошел этот день: снялся в куче эпизодов, ни одного из них не прожив по-настоящему и думая о другом, даже сегодняшний рабочий материал не посмотрел. Я выпил вина, растянулся на постели. Как поступить: откликнуться на зов или сделать вид, будто я не получал записки? А если она опять причинит мне жестокую боль? А если на этот раз все будет хорошо? Ох, как же я устал от сомнений… Может, пойти на свидание и попросить больше не приглашать меня таким тоном, будто мы виделись только накануне? Это бесчеловечно — вот так играть чужим сердцем! Она не имеет права подобным образом со мной обращаться! Я хороший человек, известный актер, многие женщины готовы закрутить со мной роман. Нет, никуда я не пойду. Приняв решение, я наконец смог уснуть.

На следующее утро я всего лишь переместился из постели в постель: по плану в этот день мне предстояло сниматься в весьма интимной сцене с молодой и прелестной английской актрисой. Можете думать что угодно, но изображать любовь в присутствии полусотни людей из съемочной группы не так уж и приятно. Это просто часть работы.

— Мотор!

Избавлю вас от диалога, который, как в таких случаях и бывает, оказался крайне незамысловат и даже на английском звучал плоско и убого.

— Стоп! Снято. Отлично. Джулиан, вы были неотразимы!

Иден Клайв, похоже, остался доволен. Ну да, конечно, когда ты известный актер, все всегда отлично и прекрасно. Играешь любовную сцену — ты неотразим. Играешь подонка, который отправляет на тот свет целую семью, — ты неотразим. Сводишь счеты с жизнью — ты неотразим. Прекрасная профессия…

— Неотразим, но со мной ты бывал и получше.

Я узнал этот голос, я не забыл его. Я медлил, не спеша обернуться. Хотел — и боялся ее увидеть.

Она стояла передо мной — великолепная и уверенная в себе. С годами она стала еще более женственной и привлекательной. Не успел я спросить, что она здесь делает, как Иден Клайв кинулся с ней обниматься:

— Софи, Софи, наконец-то! Спасибо, что пришла!

Ага, так они знакомы. Вот от кого она узнала, что я в Лондоне… (Позже выяснилось, что она-то и посоветовала Идену пригласить меня на эту роль.) За весь двухчасовой обеденный перерыв мы с ней не обменялись ни единым словом, разговаривали только наши глаза. По тому, как держался Клайв, я заключил, что отношения у них с Софи очень дружеские. Оказалось, они познакомились в самолете где-то между Лондоном и Мадридом: она была на работе, он летел на выбор натуры для своего нового полнометражного фильма.

— Вот как, Джулиан, стало быть, you know Софи?

— О да, действительно, я know Софи, а если точнее — украшал ее жизнь в течение шести дней. Потом она сменила обстановку.

Тон моего голоса мгновенно остудил теплую атмосферу застолья.

— Пойду-ка я лучше отдохну в гримерке, здесь слишком душно. Извините.

Несколько минут спустя ко мне вошла Софи.

— Софи, чего ты хочешь?

— То есть как — чего я хочу? Что ты имеешь в виду?

— Что? Только то, что ты пять лет не давала о себе знать, а теперь явилась как ни в чем не бывало.

— Я…

— Что — я? Ну что — я? Сейчас скажешь, что много раз хотела мне позвонить, что часто обо мне думала и что теперь жалеешь о своем решении?

— Именно так и есть…

— Слишком просто у тебя все получается, девочка! Я влюбился в тебя с первого взгляда. Я любил тебя. Я никогда ни одну женщину так не любил. А ты разбила мне сердце. К счастью, рана уже зарубцевалась, и я от тебя излечился.

Софи несколько секунд молча стояла передо мной. Потом с усилием произнесла:

— Мне жаль, что я заставила тебя страдать.

— А как мне жаль. Ладно, до встречи… через пять лет!

Она была нежеланной гостьей, и не увидеть, не услышать этого мог бы разве что слепоглухой, лишенный заодно и всех прочих чувств. Но как только дверь за ней закрылась, я понял, что опять совершил ошибку. Хватило нескольких минут, чтобы моя едва затянувшаяся рана снова начала кровоточить, и боль была такая, что хотелось сдохнуть. Я любил эту женщину, и время тут оказалось бессильно. Только все равно мне следовало сопротивляться.

Съемки в Лондоне закончились, я вернулся в Париж и решил загулять на пару с Пьером, который по-прежнему вел холостяцкую жизнь. Он перезнакомил меня со всеми своими подружками, некоторые перекочевали в мою постель. Нижний мой этаж резвился на свободе, но сердцу чего-то недоставало — какой-то малости, которая придает смысл существованию, малости, ради которой стоит жить. Пьер — далеко не дурак — во время одного из наших пьяных разговоров сунул мне в карман бумажку с номером телефона Софи. Да, да, он мне точно сунул телефон, я помню, только в какой из карманов? В чем я тогда был? Я вывалил из шкафа все свое барахло и принялся рыться.

00.44.20.89.69.63.21.

«Бонжур, I am Sophie, I’m not here, but you can leave a message after the tone».

«Софи, это Жюльен, встречаемся пятого июля у входа в сад Тюильри, в шесть вечера».

Я воспользовался ее же собственным оружием, я припер ее к стенке, как это превосходно проделывала со мной она сама. Оставалось две недели, придет она или нет?

Тридцатого июня 1990 года мы похоронили отца Алена. Он умер от сердечного приступа. И вот уже три дня мой друг, обычно светящийся радостью, бродит, словно тень самого себя, поникший, точно растение, которое забыли полить.