Но зачем? Зачем кому-то знать про него, некрупного антикварного дилера? Одинокого, несмотря на сына, немолодого человека. Из-за шахмат? Кого еще могут интересовать сейчас эти шахматы? Конечно, они стоят каких-то денег, но совсем не таких, чтобы платить нотариусу и поднимать бучу здесь. Три-четыре тысячи долларов, ну может быть, если знать, для кого они были сделаны, десятка.

Вот если Готфрид проболтался о подарке дяди Руки, тогда другое дело, тогда вся суета становится понятной. А может, он и сам, старая лиса, решил заработать и нашел клиента. Предположить, что кто-то тридцать лет помнил об этой сделке и ждал, пока полоумный Плантуро-отец загнется, довольно трудно. А Плантуро-сынок, наверное, давно спился и вряд ли различает, где право и лево. Во всяком случае, когда Найт видел его несколько лет назад, тот уже даже денег не просил, только ждал, когда ему нальют.

Итак, если он, Найт, прав в своих подозрениях, то тогда на той клетке, где могла стоять только пешка, неожиданно оказывается фигура, и вполне возможно, ферзь. Потому что деньги здесь совсем другие. Ему самому они не нужны, важно было восстановить справедливость. А сын и так неплохо обеспечен, да и не дождется он этих денег, обойдется. Было бы хорошо, если бы он для начала научился с матерью разговаривать. То, от чего умерла Эльза, как сказал врач, могло быть результатом бесконечных стрессов от общения с сыном. Жалко ее, хорошим была человеком.

Найт грустно покачал головой. Вот, двадцать лет прожил с женщиной и единственное, что про нее сказал – «хороший человек».

Ладно, пора идти. Бестолковые замки в этой гостинице работали из рук вон плохо, карточку приходилось засовывать по нескольку раз, да еще какой-то идиот придумал запирать двери и на входе в холл у лифта. Найт поймал себя на том, что чуть не показал язык замкам у себя в номере и в вестибюле. Сейчас он движется в обратном направлении, и замки его не касаются, но вечером, когда вернется, они отомстят ему скорее всего.

В баре на первом этаже уже разместились «ночные бабочки». Бравый охранник на входе посматривал на них с хозяйским видом. А почему бы и нет? Что ему мешает совмещать две профессии, тем более что одной из функций сутенера всегда была охрана его подопечных.

Такси, как говорил Марио, заказывать здесь в гостинице нельзя – платить придется один к двум. Он ошибался, на самом деле. К двум – это у ребят возле большого гастронома напротив, здесь получалось к трем. Найт вышел на Садовое, поднял руку и через минуту сидел в неудобном автомобиле местного производства, напоминавшем старинный «Вартбург» – «Мерседес из ГДР», как звали эту ужасную машину западные немцы.

Через пятнадцать минут они были на месте, но Найт выходить не стал, что-то его насторожило. Он, конечно, недавно в Москве, но даже в таком странном городе не должны у обычного подъезда обычного дома стоять «скорая помощь» и несколько других машин с проблесковыми маячками на крышах. Все это напоминало «акцидент», но какое дорожное столкновение в подъезде?

– Отвезите меня, пожалуйста, обратно в отель, – попросил он шофера.

– Я – не такси, – ответил водитель, – мне просто было по дороге.

Пришлось расплатиться и выйти. Пока Найт размахивал руками в поисках другой «попутки», «скорая» отъехала, а машины, так напоминающие полицейские, остались на месте.

11 марта, суббота

Андрей проснулся рано, лежал, смотрел на жену, слушал ее дыхание. У нее была очень смешная особенность – она никогда не подвигалась во сне. Не то чтобы не шевелилась, но, даже если он ложился позже, – лежала, как лежала, и не отодвигалась ни на миллиметр. Максимум, что она могла сделать – обнять, не просыпаясь.

Это было не совсем удобно, довольно странно и очень характерно для нее. Когда он однажды сказал Лене об этом, она страшно удивилась и даже попросила прощения, хотя никто ведь не может отвечать за свое подсознание. Но она тут же придумала стройную теорию, дескать, это некто, живущий в ней, так глупо самоутверждается.

Вспомнила свою подругу, которую муж бил смертным боем и считал каждую копейку. Когда та наконец от него сбежала, то устроилась на трех работах: днем трудилась по специальности – она была чертежником, ночью сторожила детский сад и три раза в неделю убирала квартиры у знакомых. И долго, несколько лет ничего не тратила, копила. А потом купила разом машину, манто и серьги с бриллиантами. Работать не бросила, так и приезжала убирать квартиру за десять рублей в норковой шубе и на машине, серьги, правда, снимала. Доказывала себе, что может и одна, без мужа, прожить и себя обеспечить. Глупо вообще-то что-то доказывать, а не жить. Завела бы себе нормального мужика, нарожала детей. Или делом каким-нибудь любимым занялась. Что-то должно быть в жизни каждого человека, связанное с корнем «люб».

Расстроенная Андреевская сказала, что напоминает себе эту подругу, только еще глупее, потому что воюет с любимым мужем, да еще во сне. «И как-то весь феминизм этот до ужаса банален, – сказала Лена, – доказывать мужчине свою состоятельность, тем более с тобой, Андрюша. Пытаться отнять у человека то, что он у тебя и не брал».

Он заметил внезапно, что и Лена тоже не спит, смотрит на него.

– Давно проснулась?

– Да уж минут пять, – Андреевская улыбнулась, – смотрю на своего мыслителя. О чем это ты так глубоко задумался?

– О тебе, – честно сознался Дорин. – Какая ты умная и самостоятельная.

– Зачем же с утра гадости говорить?

– Это не гадости. Посмотри мне в глаза и увидишь все остальное. Я просто держу себя, не даю расслабиться, потому что не знаю, куда все это может завести. А доктор, напоминаю, нам все запретил категорически.

Он обнял ее.

– Я бы этому доктору… – Лена вытянулась в доринских руках, по телу прошла дрожь.

– Эй, что с тобой? – Андрей встревоженно посмотрел на жену. – Это ведь не от желания…

– Это от страха, – кивнула Лена, чуть не плача.

– Что случилось?

– А ты не знаешь? – Андреевская отстранилась, попыталась повернуться на другой бок, но живот мешал сделать это быстро и пришлось просто отвернуться к стенке. – Тогда ты – старый сухой червяк.

– Это – круто, – развеселился Дорин, – старый, да еще и сухой червяк – что-то из рыбной ловли напоминает. Ты случайно щуку метровую никогда не вытаскивала? Или подлещика красноперого?

– Сам – подлещик красноперый. Знаешь как страшно?

– Из-за ребенка?

– Да, нет. Из-за ребенка я через два месяца буду бояться. Страшно, вдруг мы в понедельник откроемся, а ничего не получится?

– Почему не получится? – не понял Дорин. – Ты все правильно делаешь. Товар у тебя отменный, магазин на правильном месте, девчонки хорошие. Ты сама, благо, что всего четыре года этим занимаешься, но я вижу, что дело ставишь правильно. В чем проблемы, Аленка?

– Знаешь, как говорят в Америке? Там человек открывает бизнес, все правильно придумал, вот как ты говоришь: хороший товар, место, персонал, а дело – не идет. Они говорят: «Что нужно, чтобы бизнес пошел? One day luck… Один день удачи…» Понимаешь?