ни малейшего понятия о том, что происходило[304]. Когда же ему рассказали обо всем что случилось, он был тем весьма потрясен, однако, на сей раз сумел сдержать свои чувства и вместе с ними отправился в Лувр, дабы присутствовать при сказанном деле. Покончив с тем, они все вернулись во дворец, в то время как по всему пути следования их сопровождали криком «Noel!». В сказанном же дворце обретался сир де Буассэ с обоими своими сыновьями и Антуан дез Эссар, каковым дарована была полная свобода, как то желалось пришедшим, безразлично к тому, была правда на их стороне или же нет. После чего герцог Гиеньский объявил вне закона всех тех, каковые как то ему было доподлинно известно, заключили их под стражу, предоставив любому желающему распорядиться их жизнью и имуществом. Среди поименованных же был дворцовый привратник Жан де Труа, о каковом речь шла выше; он же имел жительство в самом дворце. И далее, быстрее чем за время каковое требуется чтобы от церкви Сен-Николя добраться до церкви Сен-Лоран[305], отель сказанного де Труа был разграблен дочиста, и все имущество бывшее там вынесено было вон, а слуги его захвачены все до единого и заключены в различные тюрьмы. Сам же он обрел себе спасение в бегстве, столь спешном, сколь то было возможно, и с ним бежали прочь все прочие, бывшие на той же стороне, как то семейство Ле Гуа, а также дети сказанного де Труа, а также дети Сейнт-Йона и Кабоша, и многие другие, каковые стояли за добрый город Париж сколь то было в их силах, но Фортуна в те времена была столь переменчива, что ежели тогда случилось бы им оказаться пойманными, все без исключения, безразлично благородные или простые, разорваны были бы на куски, при том что не зная, каковую вину на них возложить, порицали их за чрезмерную жажду почестей[306]. Таковым было время, что ни на кого нельзя было опереться, ибо днем ранее, случись им того захотеть, они собрали в одночасье всех парижан под свое начало. Таковые же беды случилось им претерпеть по причине злопамятства принца[307], и злословия толпы, и все имущество их конфисковано было в пользу короля; и таковым образом все произошло.

73. После чего герцог Гиеньский и прочие прибыли в отель Сен-Поль, и в тот же день, в пятницу, сместили со своего поста прево Парижа, каковой в то время был в Пикардии по делам королевства, звали же его Ле Борнь де ла Эз. На место же его назначен был один из приближенных покойного герцога Орлеанского, родом бретонец[308], по имени Таннеги дю Шатель[309]. Они же сместили со своих постов также двух эшевенов[310], и назначили на их место двух других, как то Перрена Оже, менялу, и Гильома Сираса, плотника[311], о каковых известно было, что они держат сторону носящих перевязь; в то время как купеческого прево Андрэ д’Эпернона оставили при должности, ибо он пользовался весьма доброй славой.

74. Далее[312], оба вышеназванных герцога, как то герцог Баварский и Барский назначены были капитанами, первый — Бастилии Сент-Антуан, второй же — Лувра, и еще другие назначены были капитанами Сент-Клу, Шарентонского моста[313]; все же они равно ненавидели народ[314].

75. Далее, в следующую за тем субботу, приказано было в окрестностях Парижа учинить розыск, дабы выявить не скрывается ли там кто-то из вышеназванных [вождей мятежа], но никого из них обнаружить не удалось[315]. В тот же день приказано было [глашатаям кричать], дабы у ночью у дверей ставили фонари[316].

76. Далее, в следующее за тем воскресенье, на VI день августа тысяча IIIIc XIII года приказано было на всех перекрестках Парижа объявить о заключении мира[317], а также объявить дабы никто не смел более вмешиваться в дела сеньоров, и никто не появлялся вооруженным, иначе как по приказу квартальных старост, пятидесятников или же десятников[318].

77. Далее, в следующую за тем среду, назначен был канцлером Франции сир Анри де Марль[319], в то время как мэтр Эсташ де л’Этр[320] лишился [этой должности], в каковой состоял в течение двух месяцев или около того, и получил свое назначение по желанию вышеназванных мясников, каковой должности в то время лишился мессир Арно де Корби[321], каковой ранее удерживал ее в течение более чем тридцать лет.

78. В следующую же за тем пятницу капитаном Парижа стал герцог Беррийский[322]. В тот же день вернулся прево, иными словами Ле Борнь де ла Эз[323], и был утвержден в своей должности, другого же вынудили ее оставить, безразлично к тому желал он того или нет. Таковым образом прихотливая Фортуна играла этим королевством как мячом[324], и ни благородные по крови, ни прочие не имели от того ни малейшей выгоды; великие ненавидели друг друга, средние раздавлены были налогами, а беднейшие не знали куда им деваться.

79. Далее, на XVI день августа сказанного же года, ворота Сен-Мартен[325] [и с ними также ворота Тампль] заложены были камнем, а жара стояла такая, что виноград, каковой обретался в окрестностях Парижа почти готов был к сбору.

80. Далее, на XXIII день сказанного августа месяца с виселицы снят был вышеназванный прево[326], и вместе с ним Жак де ла Ривьер, и ночью их обоих похоронили в освященной земле. Обряд же этот проведен был ночью, тайно от парижан, при свете всего лишь двух факелов[327]. Тела же отвезены на кладбище [монастыря отцов] матюренов.

81. Далее, на III неделе августа или около того, вошли в моду хуки[328], каковые носили ныне стоящие у власти, каковые хуки изукрашены были серебром, и на них серебром же были вышиты слова «правый путь», сама же ткань была фиалкового цвета[329], к концу же августа хуков этих в Париже стало несметное количество, в особенности их предпочитали надевать те, кто носил перевязь, каковые к тому времени возвращались сотнями и тысячами. Они же с этого времени пришли к власти, и в таковое положение поставили всех, бывших ранее на службе короля или доброго города Парижа, и отдавшие сказанной службе все свое достояние, что часть их таковых предпочла бежать во Фландрию, иные же в Империю, или за море, кто куда сподобился. И ежели кому удалось вырваться