– Да, она умна; разумеется, умна, – сказал ее отец, заставив звучать свой голос как можно нейтральнее, чтобы то был тон безразличного скептицизма. – Знаете, мистер Смит, я вам поведаю одну тайну, но она не должна узнать об этом ни за что на свете – ни за что на свете, имейте в виду, поскольку она настаивает на том, чтобы это хранилось в глубочайшей тайне. Так вот, ОНА ЧАСТЕНЬКО ПИШЕТ ЗА МЕНЯ ПРОПОВЕДИ и прекрасно с этим справляется!

– Она умеет делать все на свете.

– Да, на это она способна. Моя плутовка знает все тонкости этого ремесла. Но зарубите себе на носу, мистер Смит, не вздумайте ей проболтаться об этом, чтоб ни единого словечка!

– Ни слова ей не скажу, – заверил его Смит.

– Взгляните-ка сюда, – молвил мистер Суонкорт. – Что вы думаете о моих кровельных работах, а? – И он ткнул вверх своей тростью, указывая на крышу над алтарем.

– Неужели вы делали это сами, сэр?

– Да, это я трудился над кровлей, закатав рукава, во все время ремонта. Я и сбрасывал вниз старые стропила, и укладывал новые, и стелил доски, и крыл шифером крышу, и все своими руками, а Уорм был моим помощником. Мы трудились здесь как рабы, правда, Уорм?

– Ох, святая правда, уж мы и трудились, да потяжелее, чем иные порой-то… хе, хе! – отозвался Уильям, появившись перед ним откуда ни возьмись. – Как рабы трудились, истинно так… хе, хе! А припоминаете, как вы, сэр, бывало, выйдите из себя да раскричитесь, если гвозди забивали криво? Ох ты, господи! Ну, так что ж, плохо ль это разве, коли браниться про себя да помалкивать, не давая брани слетать с языка, сэр?

– Что, что?

– Потому как вы, сэр, пока клали эту крышу, бранились про себя мысленно, а, сдается мне, такая брань уже не считается грехом.

– Я не думаю, что ты читаешь в моих мыслях, как в открытой книге, Уорм.

– Ох, сэр, знамо дело, мне этого не дано… хе, хе! Может быть, я всего лишь бедная старая развалина, сэр, и многого не прочту, да только разбираю я по буквам порою не хуже, чем иные-прочие. Вспомните-ка, сэр, ту ночь, как бушевал страшный шторм; вы работали в своей мастерской да попросили меня подержать вам свечу, пока вы сами делали новую креслу на кафедру алтаря?

– Да, и что с того?

– Я светил вам свечой, а вы сказали, что любите общество, даже если это всего лишь кошка или собака, имея в виду меня; а новая кресла для кафедры у вас не выходила, и все тут.

– Ну, теперь я припоминаю.

– Да, не выходила, и все тут. Смотрелось-то оно еще недурно, да только – бог ты мой!

– Уорм, сколько раз я должен одергивать тебя за непристойную брань?

– Так вот, энто кресло смотрелось-то еще ничего, но вам невмочь было на нем усидеть. Как только вы усаживались в него, кресла вся изгибалась, что твоя буква Z. «Протри-тка ты глаза, Уорм», – сказали вы, как увидали, что кресла шатается в такт с тем, как я клюю носом. Как сграбастали вы тогда энто кресло да как запустили его ко всем чертям на другой конец мастерской – вон как разгневались-то. «Проклятущее кресло», – говорю я. «Именно так я и подумал», – отвечаете вы, сэр. «Я увидал это по вашему лицу, сэр, – говорю я, – и я уповаю на то, что и вы, и Господь простите мне, что я брякнул то, от чего вы удержались». Вы тогда смеялись от сердца, спаси Господь вашу душу, сэр, смеялись над тем, что бедная старая развалина так верно угадала мысли-то ваши. Так-то, и я порой бываю умудрен не хуже, чем иные-прочие.

– Я подумал, что вам лучше бы иметь рядом с собою человека профессионального, который обошел бы с вами церковь и башню, – сказал мистер Суонкорт Стефану на следующее утро, – и потому я получил разрешенье от лорда Люкселлиана послать за его человеком, когда вы прибудете к нам. Я велел ему быть здесь в десять часов утра. Он очень интеллигентный человек и расскажет вам все, что вы хотите знать, о состоянии наших стен. Его имя Джон Смит.

Эльфрида не пожелала быть снова замеченной в церкви наедине со Стефаном.

– Я буду ждать здесь вашего появления на самой верхушке башни, – сказала она смеясь, – буду любоваться на ваш силуэт на фоне небес.

– И когда я поднимусь наверх, я помахаю вам своим платком, мисс Суонкорт, – сказал Стефан. – Ровно через двадцать минут, – добавил он, взглянув на свои карманные часы. – Я буду на вершине и стану отыскивать вас взглядом.

Она обошла кругом заросли кустарника и спряталась в них, откуда она могла следить за тем, как он спускается с откоса, ведущего к подножию холма, на котором стояла церковь. Она увидела, что его ожидает там крохотная белая фигура – каменщик в его рабочей одежде. Стефан подошел к нему и замер на месте.

К ее удивлению, они оба, вместо того чтобы направиться к церковному кладбищу, медленно присели на каменную глыбу, неподалеку от их места встречи, да там и остались, словно погрузились в серьезную беседу. Эльфрида взглянула на часы – девять минут из двадцати прошло, а Стефан и не думал трогаться с места. Еще больше минут пробежало – она стала мерзнуть, ожидая, и дрожать от холода. Прошло никак не меньше четверти часа, прежде чем они начали подниматься на холм улиточным шагом.

– Какая грубость и полнейшее отсутствие манер! – воскликнула она про себя, покраснев от обиды. – Можно подумать, он влюблен в этого каменщика, вместо того чтобы любить…

Фраза осталась недосказанной, однако она продолжила ее мысленно.

Эльфрида вернулась обратно к крыльцу.

– Неужели человек, за которым ты посылал, лентяй, лежебока, типичный пример бездельника? – накинулась она на отца.

– Вовсе нет, – ответил он с удивлением, – как раз наоборот. Это главный каменщик лорда Люкселлиана, Джон Смит.

– О, – молвила Эльфрида равнодушно и вернулась к своему наблюдательному посту, и снова стала ждать и дрожать от холода. В конце-то концов, это же был пустяк – детская забава! – высунуться из окна башни и махать платком. Но ведь ее новый знакомец сам это пообещал, почему же он тогда ее дразнит? Сила удара в своем импульсе всегда соответствует душевному складу той особы, на которую он обрушивается; а ее способность обижаться была столь велика, что булавочный укол и тот наносил ей тяжелую рану.

Прошло не меньше получаса, прежде чем две маленькие фигуры появились над парапетом печальной громады старинного здания, словно две выпи, взлетевшие на верхушку разрушенной мечети. И даже тогда Стефан не сдержал своего слова, не подал условного знака, который столь галантно пообещал, и исчез с верхушки башни, так и не помахав платком.

Он вернулся в полдень. Эльфрида, казалось, была сильно раздражена и не замечала, что он всюду следовал за ней взглядом; когда же заметила это, то сделалась суровой. В любом случае, холодность в ее обращении с ним намного пережила саму эту холодность, и она не могла больше ни произносить слова с равнодушием, ни прикидываться безразличной.

– Ах, это было очень зло с вашей стороны, что вы заставили меня так долго ждать на холоде, а сами нарушили ваше обещание, – молвила она ему в конце концов с упреком, говоря слишком тихо, чтобы ее отец был властен это услышать.