— А Шоколадный домик каков по характеру? — в огромном зале голос Кати стал гулким.

— Знаешь, он хотел бы снова стать ЗАГСом. В то время в нем было так много счастья. Каждый день, каждый час. Он был заполнен радостью. Он помнит об этом… Помнит все пары, которые сочетались здесь.

— А он помнит моих родителей?

Маша помолчала, выслушивая ответ.

— Он говорит, что в 70-е годы у молодоженов существовало поверье. Чтоб брак был счастливым, нужно заглянуть вместе в зеркало в Белом зале. Взгляни туда…

Катя мгновенно повернулась к громадному, до потолка, трехметровому зеркалу с двумя пухлыми амурчиками по бокам, и онемела.

Они смотрели на нее, ее папа и мама. Папа был страшно серьезен и неприлично молод, лет на восемь младше своей дочери. Мама в очень простом, лишенном каких-либо украшений, белом платье и короткой фате, казалась испуганной и одновременно блаженно-сияющей. Приоткрыв рот, Катя, в 13 лет потерявшая их двоих навсегда, смотрела на юную пару — родители казались дочке детьми. Рука сама потянулась к стеклу, прикоснулась и… изображенье исчезло.

— Зачем?.. — вскликнула Катя. — Можно вернуть?

— Оно не пропало, — улыбнулась Маша. — Оно у тебя в руке. Это подарок. От Шоколадки. Теперь ты можешь поселить их в своем зеркале.

— Спасибо, — сказала Катя, отвернувшись, чтоб скрыть предваряющий слезы соленый прищур.

Но взгляд сам потянулся направо — туда, где в проеме дверей красовалась расписная комната в пряничном русском стиле. Ниши-кокошники, лепнина, разноцветные узоры — золотые, голубые и охровые, зеленые, коричневые, розово-красные — вызывали ассоциации со сказками о Садко и Салтане, теремами Марьи Моревны, царевны Несмеяны и Василисы Искусницы. Даже подоконники из темного дерева были покрыты тончайшей резьбой.

— Не ходи туда, — остановила напарницу Маша. — Дом не любит ее.

— Но она такая красивая…

— Там он держит свои самые темные воспоминания… У домов, как и у людей, есть комнаты и чердаки, где они прячут то, о чем не хотят вспоминать. Потому заколоченные чердаки иных домов так опасно открывать… Не знаю, о чем он хочет забыть, но догадаться несложно. До ЗАГСа в Шоколадном домике было НКВД. Говорят, Лазарь Каганович приказал закрасить здесь все стены одной черной краской. В 48 слоев! Мне кажется нам туда…

Маша Ковалева указала в противоположную сторону — слева, сквозь вторую открытую дверь, им строил глазки зелено-голубой будуар в стиле Модерн.

— Кстати, — сказала студентка, — как ни трудно поверить, до НКВД в Шоколадке были обычные частные квартиры. И в одной из них жил чудесный человек — профессор Николай Макаренко. Единственный ученый, который отказался подписать акт о сносе Михайловского монастыря. Представляешь? Даже Александр Довженко подписал его… а Макаренко нет. За это его арестовали.

— Как и Жоржа Архангельского, — заметила Катерина.

— Как и миллионы других, — печально приплюсовала Маша. — А до коммуналок, при Деникине, тут жил киевский губернатор, а позже…

— А дом помнит Жоржа? — перебила Катя.

— Чудесно…

— Отлично…

Последние восклицания адресовались отнюдь не Архангельскому. Успевшая познать реставрацию, новоявленная комната-модерн пленяла с первых секунд — высокими окнами с витражами, изображавшими букет лилово-синих декадансных ирисов; стенами с размашистыми и в то же время сдержанными пастельными росписями; потолком с изображенным на нем томным павлином и сияющей золотом лепниной, обрамляющей как драгоценная рама медальон на потолке…

— Хочешь сказать, что это нарисовал дирижер-истопник? — спросила после паузы Катя.

В медальоне сиял портрет Сары Бернар, скопированный с афиши Альфонса Мухá.

Голову великой актрисы украшал знакомый убор из белых лилий.

* * *

Попасть за кулисы не составило большого труда, несмотря на то, что дорогу туда преграждали два недружелюбного вида молодца и далеко не красавца.

— Я от Киевского Института Благородных Девиц, — сказала Даша, поднимая перед собою цветочную корзинку с оборкой. — С подарком для мадемуазель Сары Бернар. Специально обученная говорящая кошка.

— Чево-чево? — переспросил молодец справа. И отпрянул…

Из лилий и роз, как черт из табакерки, выскочила морда Изиды Пуфик и четко огласила:

— Bonjour!

— Ты слышал? — ткнул правый молодец локтем левого.

— Бонжур — это по-французски «Честь имеем приветствовать вас на нашей славной киевской земле», — сочла нужным пояснить Даша Чуб, — поскольку мадемуазель Бернар имеет счастье быть великой французской актрисой.

— А бандур… бандура эта, точно по-французски? — подозрительно переспросил молодец слева. — Может, она просто так паскудно мяукнула?

— Здравствуйте, товарищи, дамы, господа и месье, — решительно перечеркнула его сомнения Пуфик. — Что, и дальше, как два пуделя, таращиться будем или пропустим подарок за кулисы?

Не сводя осоловевших глаз с хамской кошки, молодцы дружно сделали два шага в разные стороны — и рыжий дар беспрепятственно проплыл в закулисье.

— Au revoir, — вежливо попрощалась Пуфик с охранниками.

Коридор за кулисами был узким и длинным. На стенах висели горящие масляные лампы. «Опасно вообще-то, — подозрительно покосилась Даша на сомнительное чудо технического прогресса — светильник Арганда с заключенным внутри живым огнем, — так и сгореть недолго». И поежилась, вспомнив, что здание первого Городского театра взаправду сгорело. Но вряд ли сегодня — вряд ли Маша забыла рассказать им про смерть Сары Бернар в Киевском оперном. Так что бояться явно не стоит…

Найти уборную примадонны тоже оказалось нетрудно — как ни странно, Киевицу завлек туда запах цветов. Ей показалось, что зрительный зал совсем рядом — слева шел неумолкающий гул, кто-то все еще аплодировал, выкрикивал «Браво!». Из-за левого шума Чуб и удалось подойти к двери незаметно для странного фигуранта — мальца лет девяти-десяти, прилипшего к замочной скважине гримерной Великой актрисы.

Приблизившись, Даша ловко схватила мальчишку за ухо:

— Ты что здесь делаешь? А?

— Пустите, тетенька… пустите меня… Будьте добренькой… — заизвивался он.

— Дудки, я — злая. Ты кто?

— Жоржик.

— Архангельский?

— А откель вам известно? — Глаза мальца стали как плошки.

Глаза Даши Чуб сделались и того круглее — меньше всего она намеревалась обнаружить прапрадедушку жены депутата в таком возрасте и такой позе.

«Вот тебе и мой прапрадед-дирижер трахнул Сару Бернар… — фыркнула Чуб. — Хоть, может, она его, правда, как-нибудь выделила. Например, конфетку дала…»

— Ты точно Жоржик Архангельский? — уточнила она на всякий случай. — Как твое отчество?