яркостью ее глаз. Карих глаз. Не льдисто-серых… Боже. – Ведь люди обычно готовятся, когда собираются встретить свою первую школьную любовь в коридоре больницы?

– Тебе это не нужно, ты прекрасна, Рози.

– А ты так и не разучился пускать табун мурашек по телу одним своим голосом. Я помню школу. Я была уверена, что девчонки из группы поддержки однажды меня покалечат – так они смотрели на нас. Ты был лакомым кусочком. Да что там, ты и сейчас лакомый кусочек.

Она снова улыбается и задерживает взгляд на его губах. Мэтт неловко отворачивается, и это чувство – это чувство – оно берется просто из ниоткуда. Хочется рыкнуть на нее и запретить смотреть.

Эти губы не принадлежат тебе, рычит зверь у него под кожей. И это кажется таким правильным.

С ним такое впервые, и он не знает, как это расценивать, но сердце заходится в каком-то суматошном темпе, и Мэтт даже не сразу замечает, как Рози опускает уголки губ, переводя взгляд куда-то на свои руки.

Он беспокойно хмурится:

– Что такое?

– Прости, что не связалась тогда с тобой, Мэтт.

– Нет, нет… Рози. Это ты прости. Я уехал, я не счел нужным попрощаться.

– Все равно. Мне кажется, что я вполне могла послать тебе письмо по электронной почте или как-то связаться с тобой через Филипа. Но я не сделала этого. Была зла, обижена, и много чего. Но знаешь, мне все еще интересно… Почему ты уехал?

Она смотрит прямо в глаза, а у Мэтта в груди собирается ком. Тугой плотный кокон чего-то невысказанного. Он бы хотел рассказать, он очень хочет рассказать, потому что годами носил в себе, но он не может. Он, блин, просто не может.

– Рози, я не хочу врать тебе, но и правду сказать я не могу, я просто хочу, чтобы ты знала – это никогда не было связано с тобой и с нашей ссорой. Никогда. Это другое. Все дело в моей семье.

Он вдруг понимает, что не может смотреть на нее. Говорить об этом трудно, и это никогда не было тем, что обсуждалось им с кем-либо, и вся его семья, все они, казалось, заключили договор – не говорить, не вспоминать, никаким образом не напоминать об этом друг другу.

И Рози будто чувствует его сомнения, поэтому смыкает свои пальцы поверх его руки, а его словно током бьет, и он одергивает руку, не успев себя остановить. И тут же смотрит на девушку виновато.

– Рози…

– Ой. Мэтт, я же. Боже, я нарушила личное пространство, прости. Так глупо, у тебя кто-то есть, должно быть! – и она бьет себя ладонью по лбу, и выходит такой смешной звук, что Мэтт весело фыркает. И она видит его улыбку, секунду смотрит, не понимая, а потом тоже смеется, мотая головой. – Как же это по-идиотски.

– Да, мы все еще два идиота.

– Два упрямых идиота, – поправляет она.

– Два привлекательных упрямых идиота.

– Согласна.

А потом они оба выдыхают, и у них получается допить свой кофе, не напрягаясь. Рози рассказывает о колледже, о том, что в Лос-Анджелесе ничего не вышло, и она вернулась домой, встретила Филипа на заправке, и они разговорились. Филип помог ей с работой, и они стали встречаться временами, чтобы выпить пива и поговорить об одиночестве друг друга.

– Он не смог меня соблазнить, если ты думаешь об этом.

Мэтт закатывает глаза и думает, что, вероятно, он просто не пытался, потому что, если бы пытался, то смог бы. Это же Филип. Его все обожают.

– И ты одна?

– У меня были отношения, если ты об этом. Просто… не сложилось. А ты?

– Я… даже не знаю, как это назвать, – он смеется и в собственном смехе слышит это я-так-задолбался отчаяние. – Просто порой ты видишь человека и понимаешь, что тебе это так сильно не нужно, так сильно. Но он смотрит на тебя, и ты просто. У тебя нет выхода. Знаю, звучит, как бред.

Он трет лицо обеими руками, он пытается сбросить этот образ, что появляется в его голове сам по себе, вторгается без разрешения и хохочет там над ним заливисто, оголяя шею, усыпанную родинками, сверкая глазами. Кто ж тебя придумал, Ребекка? Кто?

– Ты не выглядишь особо счастливым, – тихий голос Рози звучит словно откуда-то из-за стены. Он улыбается, но на самом деле, ему хочется сорвать горло, прокричав что-то о сраной несправедливости и о том, что, знай он, что его ждет здесь, дома, он никогда бы не вернулся из Англии.

– Потому что она совершенно точно сведет меня с ума.

– И кто она?

– Ох, это неважно, шансов у меня все равно нет. А еще она только недавно окончила школу. Почти еще подросток, представляешь? Ей хватает пары секунд, чтобы взбесить меня и возбудить одновременно.

Рози давится смешком.

– А ты вспомни себя в том возрасте! Ты же был просто невыносимым! – она смеется, а потом грустно вздыхает и смотрит на Мэтта с сочувствием. – Мне жаль, что с той девушкой все так плохо.

– Та девушка крепко схватила меня за яйца.

Он заглядывает в свою чашку и около минуты просто смотрит на остатки сахара, что крупицами лежат на дне. Смешно, но это так похоже на его жизнь сейчас. На самом фиговом дне.

– Неужели нет никакого шанса на взаимность?

– Ни. Единого. Мне кажется, окажись мы вдвоем на Марсе, она сняла бы скафандр, только чтобы не пришлось находиться со мной наедине.

– Да как такое возможно, Мэтт, посмотри на себя! – она снова хватает его за руку, на этот раз не нежно, а грубовато, заставляя поднять на себя взгляд.

– Это неважно, Рози.

– Это всегда было важно. То, какой ты. Ты можешь заполучить любую, ясно? И эта девушка, каким бы крепким орешком она ни была, она просто не сможет, слышишь, не сможет устоять. Ты понял меня?

Знала бы ты, Рози, как сильно я хочу тебе верить.

Мэтт в последний раз был в баре года два назад. В Лондоне он много работал в последнее время, к тому же, он встречался с Дженнифер – девушкой, которая работала учительницей в начальной школе. Она была милой, но такие места не выносила, обычно они ходили в театр или брали водное такси и просто смотрели на звезды, пересекая блестящую в свете луны гладь Темзы.

Дженнифер любила классическую музыку, поэзию, платья до колен – короче, все то, от чего Филипа бросало в дрожь. Поэтому брат и невзлюбил ее с первой минуты, как они встретились в скайпе. А потом прожужжал Мэтту все