С этой самой оглядкой бригада вышла наверх ранним утром и, выстроившись «индейской цепочкой», ходко двинулась по Череповецкой улице в сторону Савеловской железной дороги. Путь ее сегодня лежал за канал, в обширный, превратившийся в густую чащу Химкинский лес.

Охотничья бригада Алтуфьево состояла из восьми человек, очень разных по характеру, возрасту и привычкам. Однако это был крепкий и дружный коллектив, в котором как-то органично и очень удобно притерлись, сцементировались между собой все углы и выступы этих разных натур.

Возглавлял бригаду вот уже несколько лет Бабай – пожилой, но еще крепкий мужик с характерным выговором и чертами лица коренного жителя финно-угорского Среднего Поволжья. В бригаде иногда подшучивали над его экзотичной привычкой задабривать подношениями перед охотой или рыбалкой духов леса и вод. Но безоговорочно поставили его над собой, единодушно признав его практическую сметку и умения.

Умник – на редкость начитанный и много чего с довоенных времен помнящий – был правой рукой бригадира и, случалось, даже подменял его в некоторых ситуациях. Также он служил в бригаде чем-то вроде консультанта по разного рода растительности, погодным приметам и прочему. На станции Умник иногда собирал вокруг себя местных ребятишек и учил их уму-разуму. Собственно, в том, что подрастающее поколение в «алтухах» умело читать и считать, была заслуга именно Умника.

«Тяжелую бронетехнику» в бригаде представлял некто Буль. Вообще, раньше этого массивного и плосконосого (памятка боевой юности в рядах долгопрудненской братвы) товарища звали Бульдозером, но в целях удобства в бригаде кличка эта сократилась до необходимого минимума. Несмотря на габариты и внешность типичного «быка», Буль был товарищем неглупым, цепким и очень внимательным к мелочам. Эта его внимательность не раз выручала бригаду. На охоте Буль не расставался с огромным лесорубным топором, за что Умник иногда называл его Железным Дровосеком.

Приятель Буля, Шахар – хмуроватый, заросший по самые глаза рыжеватой бородой – еще не так давно жил на Петровско-Разумовской. Но разругался однажды в пух и прах с кем-то из тамошних беков и был вынужден перебраться в «алтухи». О себе Шахар рассказывал мало и неохотно, однако какими-то путями в Алтуфьево просочилось, что у него в Эмирате была невеста. И что эту невесту родители отдали другому, более богатому и влиятельному, в связи с чем у Шахара и возник с родной общиной нешуточный раздрай, вынудивший его в конце концов уйти.

Поначалу языкастые алтуховские остряки все интересовались, не собирается ли «злой чечен» вершить кровную месть «по закону гор». Шахар, будучи, вообще-то, ингушом, а не чеченом, на эти провокационные вопросы и литературно-киноведческие подколки лишь хмыкал в бороду и величественно, как истинный мужчина и воин, отмалчивался. А потом однажды выдал надоедам в качестве ответа строчку из старой-престарой песни: «Если к другому уходит невеста – то неизвестно, кому повезло!». На этом расспросы и подколы прекратились.

Шахара в бригаде ценили за его поистине железобетонное терпение, немногословность и умение быть незаметным практически на любой местности. Самые нужные качества для охотника и следопыта!

Его полной противоположностью были двое шумливых приятелей-одногодков, которых немудряще звали Репа и Пакет. Следовало уточнить, что кличка Репа никоим боком не относилась к дарам полей и огородов, а была производным от слова… «рэп». Разменявший пятый десяток Репа пронес трепетную любовь и непоколебимую верность данному направлению музыки через все года и невзгоды. И теперь время от времени выдавал на-гора цепочки речитативов на тему станционной жизни, жизни Наверху, жизни до войны, жизни соседей из Трэш-сити, приключений на охоте, стычек с местным зверьем…

– Хатуль-мадан[4] хренов!!! – стонали на станции. – Когда ж ты заткнешься?!

– Что вижу – то пою! – откликался на то рэпер и продолжал свои стихотворные эксперименты. Надо сказать, что многие из них были довольно удачными и слушали импровизированные перфомансы Репы на не избалованной культмассовыми зрелищами станции все же с удовольствием. А ворчали больше для проформы, когда он уж слишком доставал соседей. Особенно когда начинал – впрочем, тоже довольно талантливо – пародировать обитателей станции, подражать голосам животных и имитировать всякие прочие аудиоэффекты.

Кто, когда и почему впервые назвал главного «любителя-рыболова» бригады Пакета Пакетом – история умалчивает. Возможно, причина появления данного прозвища крылась в маниакальной привычке охотника рассовывать свои вещи по всевозможным мешочкам и пакетикам – видимо, для вящей сохранности и удобства транспортировки. Над Пакетом беззлобно посмеивались. Но никто в бригаде и, пожалуй, на всей станции не умел столь же ловко и эргономично упаковать и увязать вещи или разделанную на куски добычу так, чтобы и нести было не напряжно, и не рассыпалось ничего по дороге – хоть ты прыгай, как психованный кенгуру.

В охотничьей бригаде эти двое «заведовали» интендантской частью, а также – рыболовством. И когда бригада рассаживалась отдохнуть после рейда – вот тут и наступал звездный час дружков-балаболов!

Седьмым и восьмым в бригаде были двое юных стажеров: восемнадцатилетний Кот и пятнадцатилетний О’Хмара. Кот «заболел» профессией охотника, наслушавшись рассказов Умника, а у Марка она была унаследованной: некогда членом бригады Бабая был его отец. И он же с самого детства учил Марка всем премудростям и тонкостям своего ремесла. Так что, когда в январе этого года Хмара погиб, на его место Бабай, посовещавшись со своими, взял его сына.

Несмотря на юный возраст и статус «молодняка», Кот и О’Хмара были достойной будущей сменой взрослым охотникам. Правда, в силу этого самого возраста и статуса, огнестрела (довольно трудно добываемого и потому недешевого) им пока что не полагалось. Обходились юноши арбалетами, немного переделанными для более мощной и точной стрельбы по живым и порой довольно зубастым мишеням.

Впрочем, вся бригада, помимо стрелкового оружия, всегда имела при себе и холодное. В основном это были копья-рогатины с крепкими древками и разнообразные ножи. Про топор Буля уже говорилось.

…Тихо-тихо, едва ли не на цыпочках, миновали по левой стороне улицы, где дома, Лианозовский ПКиО. Печально знаменитые в этих местах лианозовские шершни водились, правда, больше по соседству – северо-восточнее, в бывшем лесопитомнике, но обольщаться на их счет никто из охотников не собирался. Сегодня не водятся, а завтра… Тем более – весна, май месяц, они ж, эти твари крылатые, сейчас только-только проснулись и потому злы, голодны и бросаются на все, что шевелится. В общем, если начистоту, то местные охотники – что алтуфьевские, что из Трэш-сити – в лесопитомник и его окрестности в период с мая по октябрь предпочитали не соваться вообще.

Памятуя обо всех прочих сюрпризах и сказках майского леса, ненадолго остановились и тщательно опрыскали одежду и снаряжение «одеколоном» – спиртовой (точнее – самогонной) настойкой болотного багульника. Смазали ею же лица, опустили на них сетки накомарников, проверили, плотно ли прилегают края одежды, не осталось ли открытых мест. Майский клещ – конечно, не шершень, зверь хоть и мелкий, но шутить с ним и до Удара не рекомендовалось. А уж тем более сейчас, когда едва ли не любая, даже самая крошечная зверюшка-тварюшка успела обзавестись ранее нехарактерными для нее свойствами и привычками!