— Мариш, поступаешь в распоряжение этих хлопцев. График ненормированный. Оформи им нормальные пропуска. Ключи от комнат чтоб были у тебя. Дерзайте, молодежь!

Когда мы остались втроем, ты попыталась извиниться:

— Вы не смотрите, он такой только при чужих. А вообще — хороший дядька, правда-правда! Только если к четвертому не успеем, второго шанса он вам уже не даст.

— Вот акула капитализма! — усмехнулся Вовка. — Хватит нам трех дней, а, Тим?

Я пожал плечами. Все зависело поровну от каждого из нас, что ж загадывать? Я исподтишка посмотрел на тебя. Наверное, и двадцати нет. Русая челка, хвостик, в меру симпатичная мордашка. Но в твоей голове, в твоей памяти оказалось так интересно… Красиво, уютно, словно смутно знакомо. Конечно, подглядывать нехорошо, — и в первую встречу я удержал себя от «неправильных» поступков. Но боялся, что за три дня могу еще много раз передумать.

Ведь когда мы замкнуты в цепь, ты, девочка, для меня как открытая книга.

— А точно дело во мне? — я вызывающе посмотрела на Тимура.

Вызывающе — в попытке защититься. На трех экранах красовались мои художества. Барбара Брыльска с застывшим на лице миленьким оскалом. Ким Бэссинджер — кудряшки торчат во все стороны как медные пружинки. Фривольно изогнувшаяся дива, отдаленно напоминающая Анну Самохину. Пятнадцатый заход. Лучше, чем прошлые четырнадцать. Целый день насмарку.

На мою реплику никто не ответил. И так все ясно. Ребята задумчиво рассматривали картинки.

— Напоминает «пин-ап», — с умным видом заявил Володя.

Мы с Тимуром вопросительно уставились на него.

— Американское околорекламное искусство. Полураздетые симпатяшки на фоне логотипа продукта. А что вы глаза вылупили — я человек энциклопедических познаний!

— Вроде, это я в рекламном агентстве работаю, — огорчилась я.

С ними было очень легко. От них веяло свободой. Володя — посерьезнее, со специфическим, суховатым юмором. Тимур — не от мира сего, талант, огонь. Приехали в Москву из какой-то Караганды или Воркуты, энергичные, напористые, бесшабашные. Один устроился программистом, другой учителем рисования. Привезли с собой сумасшедшую штуку, которую придумали сами. Придумали и сделали. И она заработала. Мне очень не хотелось их подводить.

— Что мы зациклились на всяких красотках? — спросил Володя. — Разве нам было сказано, кого именно ты должна вообразить?

— Хотите, я Микки Рурка попробую, — сказала я.

— Погоди, — Тимур потер переносицу. — А давай вспомним кого-то из твоих родных? Кого ты живьем, а не на экране видела миллион раз? Брата, сестру, тетю, дядю? И в привычном антураже. Так тебе будет проще для начала.

Я пожала плечами, мысленно перебирая близких и дальних родственников. Прошла в студию, по дороге взглянув на своё отражение в стекле. Сеточка для укладки волос, перевитая тонкой проволокой и украшенная небольшими датчиками, смотрелась реквизитом из старого фантастического фильма.

Володя щелкнул разъемом где-то у меня на затылке, кабель потянул сеточку и волосы чуть назад. Тимур расположился напротив меня. Володя, как паж или слуга, встал у него за спиной.

— У нас же хорошо получается? — спросил Тимур нараспев, ставя передо мной подставку с качающимся на нитке шариком. — И в этот раз обязательно всё сделаем, да?

Я поймала в шарике темное пятнышко своего отражения. Влево-вправо… Ближе-дальше…

— Он не один, их тысяча… — успокаивающие звуки колыбельной. — В каждом из них — ты, в каждой тебе — они. И все крутится… Крутится… А глаза устали — не уследить. Ты закрой их. Вот так.

И встал рядом, взял меня за руку, огляделся. Высоченные корабельные сосны стремили вверх теплые стволы. Листва плясала под дудочку ветра, вырисовывая на траве мимолетные полутени.

— Красивое место, — сказал Тимур.

Я обернулась и показала ему невысокий дачный забор. За пышными кустами сирени и боярышника прятался высокий дом с ломаной четырехскатной крышей, игрушечным балкончиком под коньком, большой открытой верандой.

— Маруся, обедать! — закричали из зарослей, и на дорожке показался трехколесный велосипед.

Пухленькая девочка с двумя косичками, хмуря от напряжения брови и раздувая щеки, старательно крутила педали.

— Туда? — спросил Тимур, делая шаг к полуоткрытой калитке.

— Подожди, — сказала я, — сейчас!

Переднее колесо наткнулось на узловатый корень, торчащий посреди тропинки и резко отвернуло в сторону. Велосипед качнулся и опрокинул наездницу вперед и вбок. Разбитая бутылка из-под «Боржоми» блеснула в траве, притягивая наши взгляды.

На визг девочки с участка выбежала мама. Подняла меня маленькую на руки, увидела кровь, машинально вытерла руку о подол, бросилась в дом.

Теперь я сама повела Тимура следом. Каждый раз, как он смотрел куда-то в сторону, весь мир чуть искажался — так тянется рисунок на наволочке, когда проводишь рукой изнутри.

Пока мама и бабушка суетились над моей раной, мы с Тимуром обошли все комнаты. Он почему-то становился все более и более напряжен, такого раньше не случалось.

— А откуда вот это? — показал на костяной шарик, маленькую ажурную сферу, вырезанную то ли из моржового клыка, то ли из слоновьего бивня, одну из моих любимых детских игрушек.

— Не знаю, — ответила я. — Бабушка говорила, кажется, что от прошлых жильцов осталось, когда дедушке эту дачу дали.

Он чему-то кивнул.

— И давно у вас дача?

— Еще с до войны.

Мы уже вернулись на веранду, когда Тимур снова обернулся — так резко, что стены прыгнули в стороны, кусты за перилами смазались в ярко-зеленое пятно.

— Да что такое-то? — спросила я, пытаясь состыковать, слить воедино наши взгляды.

Когда мне это удалось, я снова смотрела на костяной шарик, лежащий в хрустальной конфетнице на темном секретере.

Но Тимур не ответил, позволив вести себя дальше.

Кровь уже остановили, наложили повязку, мама побежала к сторожке, к городскому телефону. Девочка осталась с бабушкой. Она уже перестала плакать, только хлюпала носом и осторожно трогала пальцами тугую повязку на ноге. Мне нравилось рассматривать себя, еще купающуюся в беззаботности детства, не обремененную учебой, домашними делами, не задумывающуюся о будущем. Незаметно я отпустила руку Тимура и посмотрела на бабушку. Ворсистый плед колол под коленками. Разодранная коленка дергала пульсирующей болью.

— Запись пошла, — откуда-то издалека донесся Володин волос.

Кто такой Володя? Я не помнила, да и сама мысль в тот момент показалась неважной.

А Тимур — какое странное имя! — какой-то Тимур, наверное, сказочный дух, тихонько спрашивал меня о чем-то, заглядывал в непонятные дверки неизвестно где, а я смотрела и смотрела на бабушку.