огляделся, и увидел, что и не заметил, как подошёл к полянке с несколькими небольшими молодыми дубками по краям и огромным дубом-великаном в центре.

Генка ему говорил, – сюда не ходить, место плохое, но слова Генки – известного труса, уже тогда не представляли для него особого веса, поэтому Костик решил на этой полянке отдохнуть в теньке от дуба, и перекусить.

Повзрослев, он попытается узнать, отчего это место считалось «нехорошим». Первое, что всегда вспоминали местные: здесь часто у пастухов пропадала скотина. Рядом находилась поросшая лесом череда оврагов, связанных между собой проходами, и коровы, спустившись в одно из ответвлений, могли легко затеряться в этой сети из оврагов. Часто коров потом находили, но некоторые пропадали бесследно, потому пастухи и избегали этой поляны и ближайших к ней мест.

Другая странность: многие деревенские запасали на зиму жёлуди для свиней, но удивительный факт: ни на большом дубе, ни на окружающих поляну дубках никогда желудей не было.

Ещё он получит интересную информацию от шахтёров. Разведочное бурение показало, что в этом месте пласт угля сильно истончается, и добывать невыгодно. Решили просто через это место пройти два штрека – транспортный и вентиляционный, а дальше, где пласт восстанавливается, нарезать лавы для добычи. Но прокладывая штрек проходчики налетели на сильный плывун – смесь воды с песком, потеряли проходческий комбайн и отступили, благодаря чему, часть леса, примыкающая к этой поляне, совсем не пострадала от подвалки.

В тот день, быстро съев положенные ему на перекус два яйца и кусок хлеба с луком, он попытался запить всё это водой. Но вода была противно тёплой, и отдавала какой-то кислятиной из-за винной бутылки с пробкой, в которую была налита.

По прошлым походам за малиной Костя знал, что в овраге проходит ручей. Около этой полянки ручей в овраге мог уже быть мутным – далеко от выхода родника, а ещё порядком и от дороги, идущей по краю поля. Костя боялся, – спустившись здесь в овраг, не услышит возвращающихся ребят, поэтому он пошёл к месту, где его высадил Генка, и где, точно знал, из земли выбивается ключ с чистейшей водой, да и от дороги недалеко – по любому услышит.

Подхватив оставленный у сухой берёзы пустой бидон, спустился к родничку. Сначала, набрав воду в ладошки, ополоснул лицо, и сразу ощутил, какая же вокруг стоит жара, а ещё, что кожа на лбу уже немного саднит, обожженная солнечными лучами.

Напившись и налив в бидон воды, поднялся наверх. За те несколько минут, что пробыл в овраге, небо резко поменялось. Со стороны Георгиевска наползала огромная чёрная туча. Костя замер в растерянности. По-хорошему, надо было возвращаться в деревню. Дорогу он знал, да и чего там было знать. Неспешным шагом до дома бабушки идти минут сорок, а если бегом и того быстрее, но тогда родственники узнают, что Генка оставил его одного в лесу, и Генку обязательно выпорют.

Нет, Костя не имел ничего против, если родители Генки лишний раз пройдутся по заднице своего сына ремнём. Он однажды наблюдал эту процедуру, и нельзя сказать, что она вызвала какие-то отрицательные эмоции. Понятно, отрицательных эмоций не было у него, у Костика, но не у Генки.

В тот раз, вечно голодный Генка, предложил Костику пробраться в кладовую, где, в сорокалитровых флягах под молоко, стояла и подходила брага. В том году был хороший урожай смородины, и родители Генки часть урождая решили пустить на изготовление смородинной наливки.

Генка гвоздём легко вскрыл навесной замок на двери кладовой, кружкой зачерпнул из фляги браги и сразу предложил Костику попробовать. Генке надо было «повязать» Костика, как сообщника преступления, чтобы тот молчал. Костя, из уважения, сделал пару небольших глотков, сладковатой и сильно отдающей дрожжами жидкости, вернул почти полную кружку и вышел из кладовой.

Сколько кружек, оставшись один, выпил Генка – осталось неизвестно, сам же он утверждал, что только одну, но зная его патологическую жадность к еде и ко всему сладкому – в это никто не поверил.

Что послужило тому причиной: алкогольное отравление, или просто отравление – трудно сказать, но из Генки «хлестало» по полной. Появившаяся некстати сестра Лариска, сразу набросилась на Генку со словами: «И чего ты урод опять обожрался?».

К приходу родителей, у Генки всё почти нормализовалось, только лицо, и до этого не отличающиеся здоровым румянцем, стало вообще синим.

Лариска сразу сдала братишку, да ещё заявила, что, когда Генку рвало, стоял сильный запах браги.

Раскололи того быстро, причём Генка сразу приплёл Костика, сообщив, что всё это они проделали вместе. Костика не тронули: он не их сын, он намного моложе, а значит в их паре ведомый, и, самое главное: у него твёрдое алиби, – никаких проблем с желудком у Кости не было, что ещё раз подтверждает аксиому, о необходимости умеренности, при употреблении алкогольных напитков.

С Генкой, хотя он всё ещё не совсем оправился от последствий, расправились оперативно: уложили на диван, стащили штаны, и дядя Павел начел спокойно и равномерно обрабатывать задницу своего сына ремнём.

Либеральные взгляды на воспитание детей, исходя из которых ребёнка ни в коем случае нельзя наказывать физически, не пользовались тогда популярностью не только в России, но не были они популярны и на исторической родине дяди Павла в Германии.

Экзекуция проходила слаженно, отработанно и под наблюдением медицинского работника – мать Генки была фельдшером. Во время процедуры она придерживала субтильное тельце сына, по – возможности, в стабильном положении, что позволяло дяде Павлу, со своими навыками кузница, удивительно ровно, полоска к полоске, раскрашивать тощую задницу Генки розовыми следами от ремня, сначала на одной половинке, затем на другой.

Работали они спокойно, без лишних эмоций. Единственно, что портило эту картину сплочённого семейного труда – это тоскливый, надрывный вой Генки.

Сам же Генка потом с Костей поделился, что вот так – неожиданно быть выпоротым, это всё мелочь. Гораздо хуже, когда наказание откладывалось.

Приносил он плохую оценку из школы, родители вместе просматривали дневник и принимали совместное решение: да, заслуживает порки, но пока дел полно – займёмся позже. Люди они были обязательные, и к вопросу воспитания относились серьёзно. Они никогда не забывали и всегда исполняли, найдя свободную минутку, но это могло случиться и через два, а то и через три дня. Все эти дни Генка по-настоящему переживал, – ведь известно: ожидание наказания хуже самого наказания.

Костика же никогда не пороли, и сам, став взрослым, он также ни разу не ударил никого из своих детей, но в тот раз, после