очень скоро и выгодно. Расставаясь с козлом, чуть не плакал дед. Говорил новому владельцу:

— Уж ты, милый человек, побереги козелка-то. Он не простой, а ангорский. Умён до чего: только не говорит!..

Вернулся домой, отобрала у него баба деньги, легла спать.

А наутро… батюшки! Что за крик такой страшный на улице? Дед и баба к окну. А на них снаружи прямо так и тянется противная козлиная морда. Стал на дыбки, передними ногами в стену стучит, ушами хлопает, бородищей трясёт, носом дёргает и орёт во всё горло:

— Бе-е-е… Поесть бы мне-е-е!..

А на шее у него мотузок[30] верёвки болтается. Отгрыз-таки, подлец!

Да это ещё что! Глотнувши свободного-то воздуха, стал козёл по всей деревне озоровать. Раз пять его старик водил на продажу. Один раз в телеге увёз за тридцать вёрст, голову ему в мешок завязавши. Вернулся ведь! Через два дня вернулся. Весь в репье, в ссадинах, хромой, грязный, вовсе неприличный, и дерёт горло на всю деревню:

— Рады ли вы мне-е-е?..

Дошло, наконец, до того, что опять пришли мужики к деду, на этот раз уже всей деревней, от мала до велика, и сказали:

— Ну, дед, давай решать по душе. Либо ты один живи в деревне со своим козлом, а мы отсюда уйдём куда глаза глядят, либо уж, так и быть, мы останемся, а ты уходи от нас со своим избранным.

Тут бабу взорвало, точно бочку с порохом. Как напустится она на старика:

— И пошёл ты вон из моего дома! И чтобы я тебя больше не видела! И на порог тебя больше не пушу! На вот, бери ножик и веди козла в лес. И больше я знать ничего не хочу.

Что оставалось делать старику?

Проснулся утром до зари, опять обвязал козлу рога и потянул за собой. А козёл, как нарочно, вдруг добрый-предобрый сделался, ласковый-преласковый: точно его подменили. То мордой о дедово колено потрётся, то в глаза ему заглянет, то за рукав его теребит…

Пришёл дед в лес, сел у дорожки на пенёк и заплакал:

— Ну как я своего козлика доморослого зарежу? Никак я не могу этого сделать.

Только вдруг слышит песню. Из-за зланьки[31] выезжают на дорогу, справа по шести, всадники-драгуны[32]. Лошади под ними как на подбор, все рыжие, идут охотно, весело. Фыркают на росу, поигрывают. Солнышко тут взошло, шерсть на них золотом отливает, блестит на оружии.

Высоким тенором, задрав горло, заливается запевала.

А хор как хватит:

Справа по шести, сидеть молодцами.

Не огорчать лошадей.

Так по всему лесу гул и пошёл. Все звери и птицы шарахнулись.

Вахтмистр[33] попридержал коня, подъехал к деду:

— Ты чего тут, старик, делаешь? О чём плачешь? Что у тебя за козёл такой страховидный?

— Ах, батюшка-начальник, вот со мной какое горе… Так-то и так-то… — И рассказал дед всю свою беду.

— Ну, дедушка, я тебя сейчас выручу. Стой, р-равняйсь!.. Ребята, желаете козла принять в эскадрон?

Солдаты обрадовались:

— Сделайте милость, Никандра Евстигнеевич! Наши кони давно по козлу скучают. Мухи его не терпят. Самое разлюбезное дело выйдет, если возьмёте. Первый козёл будет во всей дивизии.

— Ладно. Сколько, старик, за козла хочешь вместе с верёвкой?

— Да что вы, служивые! Буду я с вас деньги брать? Вам в походе каждая копеечка нужна: и на шило, и на мыло, и попить чтобы было. Берите так.

— Утешный старик. Ну, спасибо тебе.

— А вы далеко ли, воины, путь держите?

— Мы-то? А вот едем мы врагов бить.

— Ах вы, мои милые! Ну, дай вам бог в сохранности вернуться.

— И ты живи, дедушка, поскрипывай. Эй, Петров, заводи!

Ударили в тарелки, засвистали соловьями, залился подголосок…

Пришёл дед домой — туча тучей. Со старухой и говорить не хочет. Это он нарочно так притворился, что будто бы ему козла зарезанного жалко. Старуха поверила и ничего не расспрашивает.

Но как прошло недели с две, а козёл всё не возвращается, тут уж дед признался во всём откровенно. Ужасно баба обрадовалась:

— Спасибо, голубчик. Снял ты с моей, души камень.

А козёл как поступил на военную службу, так как будто в ней родился. И сразу стал страх какой отчаянный! Бывало, идут драгуны перед обедом к водке, а уж кто-нибудь непременно вспомнит:

— Надо было бы и козлу поднести. Вася, Вася!.. Василий Васильевич!

А он тут как тут. Вихрем примчался. Бородой трясёт:

— Водки мне-е-е-е!

И хлеб с солью ему полагался. И табачку давали пожевать. А за сахаром он сам по солдатским карманам лазил.

Но зато как только полк выходит на учение или на смотр, он уж непременно при первом эскадроне, в первом взводе, в первом ряду, рядом с правофланговой лошадью. Отогнать его было никак невозможно. Даже генералы махнули на него рукой. Безобразно, конечно, когда козёл своим диким галопом скачет рядом с конями, но ничего, мирились, знали, что козёл — полковой любимец.

Дед-баба до сих пор поскрипывают, но уж очень старенькие стали, вовсе дряхлые. Кошка Машка оглохла. Патрашка совсем поглупел, разленился, и стал у него прескверный характер. Один скворец держится молодцом. Бывало, утром вдруг заорёт:

— Бэ-э-э! Молочка бы мне-е-е-е!..

Баба так к окну и метнётся, а потом на скворца полотенцем замахает:

— Кшшш… ты, окаянный! До чего напугал. Я и вправду подумала, что это наша милая козинька просится…

М. Горький

Случай с Евсейкой

Однажды маленький мальчик Евсейка — очень хороший человек! — сидя на берегу моря, удил рыбу. Это очень скучное дело. День был жаркий; стал Евсейка со скуки дремать и — бултых! — свалился в воду.

Свалился, но ничего, не испугался и плывёт тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.

Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг — очень хорошо!

Ползёт, не торопясь, алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут, качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над её тяжёлым щитом играют две маленькие зелёные рыбёшки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везёт свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил: