ночь, вдруг захотела увидеть его – увидеть воочию. В разгар войны, когда он заперт здесь, на краю света, среди гербовых орлов и живых ястребов, парящих в небе, когда каждый день на счету и необходимо беречь не только часы, но и минуты.

Конечно, он откажется.

Конечно, он останется на посту.

Конечно…

Она хотела увидеться с ним, еще когда он готовился к отъезду, но Китти устроила скандал, и Оппи уехал из Беркли, даже не попрощавшись с Джин.

Но он знал Джин, а она знала его. Они оба безошибочно ощущали грань между одному из них «хочется увидеть» другого или «необходимо увидеть». К тому же письмо прислала Мэри-Эллен от имени Джин – почему? Неужели Джин так подавлена, что не смогла сама написать письмо? Мэри-Эллен точно передала бы намерение Джин: Джин нужно было его увидеть. Мэри-Эллен следовало бы употребить другое слово: Джин необходимо встретиться с ним.

Конечно…

Конечно, он поедет.

Что еще ему остается?

* * *

Из соображений безопасности генерал Гровз запретил ведущим специалистам летать самолетами, а купить билет на поезд до Сан-Франциско, где жила Джин, Роберт не мог – это вызвало бы подозрения. А в находящийся поблизости Беркли? Вот это как раз удивления не вызовет; ему ничего не стоит сочинить список важных дел, ради которых нужно посетить Радиационную лабораторию. Да хотя бы посоветоваться с Эрнестом Лоуренсом.

После длительного путешествия по железной дороге из Нью-Мексико (а ведь ему ради видимости пришлось провести пару дней в кампусе) он вечером ускользнул из Леконт-холла и на трамвае, идущем через Оклендский мост, отправился в Сан-Франциско.

Джин встретила его на конечной остановке. В четверть десятого его длинные ноги бегом отмерили разделявшее их расстояние, и она оказалась в его объятиях. Они сели в ее маленький зеленый «Плимут»-купе, проехали по Эмбаркадеро и свернули на Бродвей. Оппи увидел в зеркале заднего вида, что следом за ними повернул коричневый «Форд», настолько заурядный, что мог бы сойти за платоновский идеал неприметности.

Она не задавала вопросов о том, где он сейчас живет, а он не собирался рассказывать этого по собственной инициативе. Кто-то – вероятно, Хок, а может быть, ее отец – наверняка шепнул ей о том, что его привлекли к секретному военному заданию. Она могла бы попытаться разрушить его брак, но не помешать его работе.

За семь лет их знакомства Джин не так уж сильно изменилась внешне, невзирая на то что теперь она стала практикующим детским психиатром и работала в больнице «Гора Сион». А вот Оппи коротко обстриг свою буйную шевелюру, которая не очень-то соответствовала его новой должности научного руководителя Лос-Аламоса.

В 10:00 они приехали в кафе «Сочимилко» – их любимое место, – посидели там, выпили, а потом, естественно (о других вариантах даже речи не могло идти), отправились к ней домой на Телеграф-хилл. От машины к дверям они шли под ручку, весело смеясь (благодаря выпитому). Джин уронила ключ, и Оппи галантно поднял его.

Они поднялись на верхний этаж, где находилась комната, которую снимала Джин; там помещались лишь книги, кровать и кушетка. Одежды слетели, словно сами собой. Его ладони приподняли ее тяжелые груди, длинные пальцы нащупали отвердевшие соски. Вскоре она распласталась на ложе, он навалился сверху и слился с нею.

Когда потом они вытянулись бок о бок и ее голова покоилась на его плече, она сказала с тоской в голосе:

– Иногда я ощущаю себя… словно… парализованной.

– Я знаю, – ласково ответил он, гладя ее густые волосы. Его сердце билось с перебоями, как бывало всегда, когда он знал, что должен расстаться с нею, он вспомнил стихотворение, которое она прочитала ему несколько лет назад; сочинила она его еще шестнадцатилетней, но сейчас оно неожиданно пришлось кстати.

…И даже этого не хватит,

Чтоб унять твою ужасную боль,

Изможденный до жути окровавленный Иисус.

– Я люблю тебя, – добавил он; ее щека плотнее прижалась к его плечу, и он почувствовал, что она улыбнулась своей слабой застенчивой улыбкой.

На следующий день он опоздал на свой поезд в Нью-Мексико, Джин отвезла его в аэропорт, и он купил билет на самолет – нет-нет, не прямо домой, а до Санта-Фе.

По пути в аэропорт он увидел за несколькими машинами позади тот же самый или, может быть, похожий коричневый «Форд». А-а, ладно… генерал Гровз и без того наверняка спустит с него шкуру за нарушение запрета на полеты на самолетах.

Глава 6

Видит Бог, я далеко не самый простой человек на свете, но по сравнению с Оппенгеймером я очень, очень прост.

И. А. Раби

С тех пор как Роберт провел ночь с Джин, прошло шесть недель, наполненных исступленной работой. Все, чем он занимался на Горе, было срочным, и чем усерднее он вникал в дела, тем меньше времени оставалось у него на то, чтобы мысленно возвращаться к ней, к той ночи, к жизни, которая у него могла бы быть, к его жизни, которая могла бы состояться.

И вот теперь он снова вернулся в Беркли отчасти для того, чтобы заняться вопросами безопасности, учитывая определенную расхлябанность в Радиационной лаборатории Эрнеста Лоуренса и привлекшие внимание армейской разведки неосторожные действия его бывшего аспиранта Росси Ломаница, все еще работавшего в Калифорнийском университете. Каждый атом его существа стремился снова проехать по Оклендскому мосту на запад, чтобы обнять Джин, но…

Но. В последний раз за ним действительно велась слежка, по результатам которой был составлен скандальный отчет. Оппи постоянно носил с собою таблетку, которую ему дал Гровз, но все же до той поездки не осознавал, какой по-настоящему всеобъемлющей будет система безопасности в этом проекте; или, возможно, как сказала бы фрейдистка Джин, он подавлял мысль, которая должна была прийти в голову любому разумному человеку.

И все же – если бы только он мог снова увидеть Джин. Ради нее. Ради него самого. И, конечно же, на благо проекта: выбросить лишнее из головы, очистить разум, зарядить тело энергией, успокоить душу. Армия всегда понимала ценность отпуска; даже генерал Гровз капитулировал перед Оппи, когда он настаивал на том, что ученым, собранным на Горе, необходимо предоставить отдых от трудов по воскресеньям.

Роберт наполнял легкие теплым августовским воздухом, пил его. Газовая диффузия: одна-две молекулы кислорода, когда-то побывавшие в ее теле, с легкостью преодолевали несколько разделявших их миль и сейчас, несомненно, находились в нем.

Предоставленный ему военный водитель ни за что не повезет его к ней, своей машины у него нет, а трамвай ничего