И хотя на ужин была не индейка с печёнкой, а просто бутерброды с колбасой и швейцарским сыром, господин Белло всё равно ел с большим аппетитом. И мы все тоже.

Весь следующий день до обеда мы с господином Белло слушались папу. Это значит, что мы не говорили ни про дядю Астора, ни про господина Провервиля, ни про записную книжку прадедушки Эдмунда. Но это было и не трудно, потому что я находился в школе, а господин Белло — дома.

А в обед первый начал господин Белло. Мы разогрели макароны, которые сварил папа, набухали туда томатного соуса, а потом перешли к десерту — ванильному мороженому с малиновым сиропом, и тут господин Белло наклонил ложку и задумчиво сказал, глядя, как красный сироп капает на мороженое:

— Собакам нельзя малиновый сироп. Собакам нельзя мороженое. Собакам нельзя сладкое.

— Да, точно, — подтвердил я, — в папиной книге «Как я воспитываю собаку» тоже так написано.

— А господин Белло не хочет, чтобы было нельзя мороженое, когда он опять превратится в собаку, — объяснил он.

— Ах вот ты о чём, — сказал я. — Ладно, тебе можно будет мороженое, когда ты опять станешь Белло.

— Хорошо. Только, может быть, Макс ещё найдёт записки прудедушки, и господин Белло останется чевекком.

— Ты же помнишь, что мы пообещали папе, — укорил я.

— Господин Белло пообещал, что он будет молчать тихо, как рыба, — сказал он. — Но господин Белло не обещал, что не станет искать записки. Этого и Макс не обещал.

— Да, если подумать, то так и есть, — согласился я. — Значит, думаешь, стоит всё-таки сходить к этому Астору?

— Да! — просиял господин Белло. — И тогда господин Белло спросит дядюшку, можно ли господину Белло и Максу пойти на чердак и забрать записки прудедушки.

— Не думаю, что он разрешит, — сказал я. — А главное, я даже не знаю, в каком доме он живёт. Кленовая аллея очень длинная. И папу, кажется, лучше не спрашивать.

— Да, не спрашивать, — грустно согласился господин Белло.

— Но можно спросить кое-кого другого, — сказал я. — Госпожу Лиссенкову! Она в нашем городе знает всё и обо всех. Ну или почти всё. Пошли, сходим к ней сейчас и спросим, знает ли она, где жила семья Штернхайм, пока не переехала в Львиный переулок.

Госпожа Лиссенкова жила на третьем этаже довольно большого дома. Когда мы поднимались по лестнице, я сказал господину Белло:

— Тебе лучше вообще не разговаривать. А то ты всё разболтаешь. Понял?

— Понял, — ответил он.

Я позвонил в дверь. Госпожа Лиссенкова открыла и страшно удивилась, увидев нас с господином Белло.

— Здравствуй, Макс. Приятно, что ты решил меня навестить, — просияла она. — А кого это ты привёл? — она посмотрела на господина Белло и спросила: — Мы с вами знакомы?

Господин Белло кивнул. Я не успел его остановить, и он со счастливым видом выпалил:

— Да, господин Белло с тобой знаком. Ты ещё сказала — надо бы почистить мне уши.

— Простите? — она совершенно растерялась и посмотрела на меня. — Макс, ну-ка зайди в дом! — а господину Белло она улыбнулась немного натянуто: — Мы на минуточку, не возражаете?

В квартире она зашептала:

— Макс, кого это ты привёл? Совершенно незнакомый мужчина, говорит со мной на ты, да ещё болтает, что я чистила ему уши. Это кто?

Я, конечно, не мог ей сказать: «Это наша бывшая собака, и про уши вы ей говорили, когда она ещё была просто Белло». Так что пришлось мне повторить то, что папа однажды наврал в полиции:

— Просто один дальний родственник, из Италии. Он немножко со странностями, но вполне безобидный.

— Да? Думаешь, он безобидный? — переспросила она, приоткрыв занавеску на двери и разглядывая господина Белло в щёлку. — Ну ладно. Пускай заходит.

— Господин Белло, заходи! — позвал я, и мы проследовали по квартире за госпожой Лиссенковой. Прошли коридор, в котором пахло сосисками с кислой капустой (господин Белло остановился, подвигал носом и потянул воздух), а потом зашли к ней в гостиную.

— Ну садитесь, — сказала она, и мы с господином Белло уселись на огромный диван с яркими крапинками. Он оказался таким мягким, что мы провалились сантиметров на двадцать, если не больше, и теперь смотрели на госпожу Лиссенкову снизу вверх.

Она восседала на стуле.

— Макс, ты же пришёл по делу, правда? — спросила она. — Не будешь же ты просто так навещать пожилую женщину.

— Да вы не такая уж пожилая, — сказал я. — Даже не скажешь, что вам шестьдесят шесть лет.

— Мне пятьдесят шесть, — поправила она. — Спасибо за комплимент.

Что на это отвечать, я не знал и поэтому молчал, так что пришлось ей самой говорить:

— Так в чём там дело? С отцом поссорился? Из-за его новой женщины?

Значит, она и про Верену уже узнала. Осталось ли у нас в городе хоть что-нибудь, чего не знала бы госпожа Лиссенкова?!

— Нет-нет, — успокоил её я. — Нам нужно… в общем, просто нужно у вас кое-что узнать.

— Так-так, — она смотрела теперь выжидающе.

— Вы знаете, где раньше жила семья моего папы? — спросил я.

— Конечно, знаю, — сказала она, — на Кленовой аллее.

— Да, но где именно? Какой у них был номер дома? — продолжал я.

— Номер я и сама не знаю. Светло-серый дом, крыльцо с колоннами. Там ещё в саду растёт огромный бук, а под ним каменная статуя. Если не ошибаюсь, сидящая собака.

— Понял, — сказал я. — Кажется, я уже видел эту каменную собаку.

— А почему ты спрашиваешь про дом? — заинтересовалась она. — Его снял какой-то француз, насколько я знаю.

— Всё сходится! — вылетело у меня. Вообще-то нельзя было этого говорить.

— Ты что, хочешь к нему зайти? — спросила она. — Говорят, он большой оригинал. Нелюдим. Что тебе от него надо?

— Ну мы же изучаем в школе французский, и я хотел спросить, может, он со мной позанимается, — в последнюю секунду пришло мне в голову.

Господин Белло вытаращился на меня, а потом обратился к госпоже Лиссенковой, объясняя:

— Чевекки врать умеют, а собаки — нет.

Я толкнул его локтем в бок.

— Собаки и смеяться не умеют, — сказал я госпоже Лиссенковой, чтобы отвлечь её.

Она смотрела и недоумевала.

— Как это вы с француза перескочили на смеющихся собак?