Я оставила их, объятых паникой и отчаянием, обдумывать масштабы бедствия, которое обрушила на них. Последствия проявятся не сразу, но время покажет, как низко им суждено пасть. Маленькая Роза выживет, об этом я позаботилась. Она действительно вырастет такой одаренной, как задумали мои тюремщики. Но потом… Потом она станет моей.

А вместе с ней к моим ногам падет и весь Харуф, но я не собиралась останавливаться в этой пропахшей овцами дыре. Мне нужен был Камих, и я уже придумала, как получить и его. Каждый год моей вынужденной ссылки в ненавистных горах, каждое мгновение, что я потратила, угождая одному Царетворцу за другим, превратится в сладкие плоды, вызревшие на бескрайних лугах Харуфа. Да, мой народ ничего не создает, но если бы создавал, то проклятие, наложенное мной на Маленькую Розу, ее родителей и все ее королевство, стало бы нашим величайшим творением.

Путь через Перевал Мастерового был несложным благодаря многолетней торговле между Камихом и Харуфом, но мы не пошли этой дорогой. Даже после встречи с медведем-демоном мы с Саудом сочли неблагоразумным идти у всех на виду. Как выяснилось, справиться с медведями мы вполне способны, а вот насчет столкновения с группой вооруженных мужчин мы не были так уверены. Раньше разбойники на торговом пути между двумя королевствами встречались редко, но, по мере того как Харуф приходил в упадок, отчаянных голов в этих местах становилось все больше. Причина тому – в простейшей математике, объяснил нам отец Сауда.

– Почему Царетворец не наведет там порядок, как в Камихе? – спросил как-то Тарик, вытаскивая ножи из мишени, пока отец Сауда читал нам очередную лекцию. Моя мать не одобряла уроки борьбы, а уж то, что отец Сауда говорил с нами о политике, нравилось ей еще меньше, но это не помешало нам учиться и тому, и другому. – Тогда мы бы все могли звать его Миротворцем.

– Думаю, Царетворец добьется мира, – сказал отец Сауда. – Но иным способом.

Никто из нас так и не спросил, каким именно, – даже Тарик, для которого задавать вопросы было столь же естественной потребностью, как дышать. Отец Сауда обычно без колебаний рассказывал нам всякие неприглядные истины, так что мы не наседали на него, когда видели, что он этого не хочет.

Теперь же я понял, что сейчас нам было бы проще, если бы мы тогда расспросили его. Тарик был прав насчет той версии истории, которую я слышал от матери: она состояла из множества деталей, которые мы с годами складывали в разные картинки. Мать рассказывала мне о волшебных существах и их дарах принцессе, пока я лежал в постели больной, и если я и заметил странное выражение ее лица, то подумал, что она жалеет меня из-за того, что я пропустил праздник. Детям свойственно быть эгоистичными, и мне тогда просто не приходило в голову, что, возможно, она кое о чем умалчивала.

Весь ужас произошедшего я осознал лишь много недель спустя, когда оправился от овечьей оспы и снова стал приходить в комнату прях, где сидел подле матери. Казалось, все было так же, как в любой другой день: приносили чесаную шерсть, уносили готовую пряжу, каждый моток которой предназначался для более тонкой работы. И все же что-то изменилось. Мама больше не разрешала мне прясть.

Раньше пряхи весело болтали, а теперь украдкой перешептывались. Прядение – работа для глаз и рук, оставляющая ум свободным для разговоров. Сидя у ног матери, я узнавал не только тонкости ее работы, но и все, что происходило в Харуфе. Но в тот день все говорили тихо, будто не хотели, чтобы я их слышал. Конечно, кое-что я все равно расслышал, ведь комната была небольшая, но запомнившиеся мне слова сплетались в неровную нить – такую, какие получались у меня, когда я только начал учиться.

– Шелковый путь – наш единственный выход, – услышал я. – Марьям уже заболела, а ведь прошло всего две недели!

– Неужто они рассчитывают, что мы останемся? Они же не думают, что мы будем так жить?

Мама ничего не говорила, просто молча пряла, будто достаточно аккуратно выполнять работу, и все наладится. Она продолжала прясть, а комната постепенно пустела: исчезали и пряхи, и плоды их трудов. Вся шерсть и все богатства нашего королевства отправлялись в Камих, возвращаясь в виде тканей, которые мы могли бы делать сами. Пища становилась все скуднее. Другие мастера покидали замок вслед за пряхами, отправлялись в родные деревни, где им приходилось выпрашивать хоть какую-то работу, или пересекали пустыню, ища лучшей жизни в тех местах, откуда пришли их предки. Мать Арвы кашляла, прижимая руку к животу, но отказывалась покинуть мою мать, а мать отказывалась покинуть Харуф.

В конце концов все решил королевский указ. Прошел почти целый год после рокового праздника, большинство прях уехали, а оставшиеся чаще сидели без дела, чем работали. Король Касим стоял на возвышении в потертой пурпурной мантии, с изможденным лицом и без короны. Королева Расима стояла позади него, держа на руках Маленькую Розу, хотя той было уже шесть лет. Мы стояли в Большом зале и слушали, как король зачитывает указ – слишком важный, чтобы доверить его глашатаю.

– Указом короля Касима и королевы Расимы, правителей Харуфа, – говорилось в указе, – запрещается прясть с использованием веретена или прялки, или любых других способов, известных лишь мастерам своего дела. Шерсть разрешается состригать, отбеливать, складывать в тюки и чесать, но прясть на территории королевства запрещается.

При дворе осталось совсем мало прях – бледная тень былой славы. Все они остались из любви к королю и королеве. Люди вокруг меня стояли, понурив плечи, понимая, что делу их жизни пришел конец. Арва, которой тогда еще не было и года, тихонько гулила, но остальные молчали, обдумывая, что делать дальше.

Молчал даже Тарик. Некоторым взрослым, возможно, удастся найти другое ремесло, кому-то придется довольствоваться разведением овец и торговлей шерстью. Большинство же, в том числе и моя мать, покинут королевство, чтобы не бросать искусство, освоению которого они посвятили всю жизнь. В тот день в Большом зале лишь мамина спина оставалась прямой, лишь ее лицо не выражало отчаяние. Я помню, как она стояла там, полная решимости, а я вслед за ней машинально расправил плечи.

Маленькая Роза уткнулась лицом в плечо матери. Ей было всего шесть лет, но все же она была принцессой, и тогда я ненавидел ее за то, что она не нашла в себе сил даже взглянуть на нас в последний раз.

Итак, мы ушли и скитались два года, в итоге смирившись с тем, что придется продавать свои изделия за гроши на перепутье дорог, тогда как еще недавно мы создавали изысканные ткани для королевы. Все это время мама рассказывала мне, Тарику, а потом и Арве о том, как Маленькая Роза улыбалась фениксу на своем дне рождения и как фея развлекала ее своими танцами в воздухе. Все ее истории всегда заканчивались задолго до появления демона и проклятия – быть может, поэтому Тарик с Арвой их так любили. Но я достаточно слышал от других, чтобы понимать, что к чему. Королю и королеве пришлось выбирать между королевством и дочерью, и они предпочли дочь, бросив остальных на произвол судьбы. В то время мне казалось, что источником маминой решимости был гнев, поскольку именно в нем черпал силы я сам. Теперь же, повзрослев, я уже не был в этом так уверен.