– Ты их сломаешь? – спросила Арва, протягивая Сауду свой инструмент. В ее голосе не было грусти или страха – только готовность принять любое решение.

– Нет, – сказал Сауд. – Я просто буду их хранить.

Все это время в горах и многие годы до этого он каждый вечер сидел с нами у костра. Он знал, что это происходит механически: как только мы усаживаемся, у нас в руках появляются веретена и шерсть. Даже я так делал, а ведь мое отношение к прядению было весьма неоднозначным. Он знал, что наши руки помимо воли тянулись к работе, и, если бы веретена остались у нас, мы бы обязательно начали прясть.

– Королевский указ был написан, чтобы защитить всех нас, а не только Маленькую Розу, – сказал Тарик, глядя, как его веретено исчезает в сумке Сауда.

– Может, и так, – согласился я, – но все равно он изгнал наших родителей, чтобы спасти свою дочь. Я не готов так легко это простить. А ты?

– Нет, – ответил Тарик, но без особой убежденности. Он все еще не мог отвести взгляд от рюкзака Сауда. – Должно быть, магия усилилась с тех пор, как наложили проклятие. Наших родителей оно поражало не так быстро, даже сразу после дня рождения принцессы.

– Вы как? – спросил Сауд, закидывая рюкзак на плечи. – Готовы идти дальше?

По правде сказать, телом я был готов, но разум мой впервые четко осознал, что за болезнь убивала мою мать. Она всегда скрывала это от нас, даже когда отец Тарика, а вслед за ним и мать Арвы умирали в пустом шатре. Она никогда не позволяла нам увидеть всю мощь болезни, прочувствовать сковывающий легкие страх. Теперь же я чувствовал его в собственной груди, а взглянув на Тарика, увидел, что его плечи все еще судорожно вздымаются.

– Я готов, – сказал я.

– И я, – отозвался Тарик, все еще бледный, но полный решимости. Арва кивнула.

Мы шли медленно, хотя земля была ровная, а воздуха снова было достаточно. Сауд шагал впереди и не торопил нас. Я замыкал шествие, хотя, признаюсь, не очень внимательно следил за дорогой, погрузившись в собственные мысли.

Я всегда носил с собой веретено. Хотя моя любовь к нему чередовалась с ненавистью, оно всегда было у меня в кармане, за поясом или в рюкзаке. Когда нам было нечего есть, у меня было веретено. Когда я злился на мать или на Маленькую Розу, у меня было веретено. Я расставался с ним только на время схваток, когда животная энергия шеста или ножей овладевала мной, превращая меня в инструмент для искусства иного рода. Веретено весило немного, даже с пряслицем, но я всегда чувствовал его на себе, а теперь его не было, и я чувствовал его отсутствие.

Вот какой груз пришлось нести моей матери весь последний год в Харуфе, когда она осталась там из любви к королеве. Сохранить веретено и чувствовать, как болезнь сковывает ее легкие, или отказаться от него и обречь себя на вечные поиски? Я провел без своего веретена едва ли час и уже сходил с ума от желания получить его обратно. Как она это выдержала? Как ей удалось вынести эту тоску по своему ремеслу, пока она не добралась до Камиха, где снова смогла работать?

Я чуть не упал, когда до меня дошло: она и не прекращала прясть. Она пряла для короля с королевой, для Маленькой Розы, хотя понимала, что это убивает ее. Она не смогла остановиться. Даже после того, как это запретили. Она пряла и пряла, разматывая саму себя, пока наконец не пересекла границу, неся в груди болезнь, которая истощала ее с каждым вздохом. Она выполнила свой долг – нет, даже перевыполнила, – и перенесла болезнь через горы, где та продолжала ее убивать. Я пожалел, что не был добрее к ней.

Дни проходили более-менее благополучно. Мы шли и шли, и в дороге нам всегда было чем себя занять. Вечерами же было сложнее. Сауд точил ножи до тех пор, пока скрежет железа о точильный камень не становился невыносимым и Арва не упрашивала его прекратить, чтобы она могла отдохнуть в тишине. Но тишина была еще хуже. Я слышал, как пальцы Тарика скользят по полотну штанов в поисках шерсти и веретена, которых у него больше не было. Я слышал дыхание Арвы и спрашивал себя, не становится ли оно с каждым днем все более хриплым. Я слышал биение собственного сердца, от нечего делать вслушиваясь в каждый его удар о ребра.

Мы тренировались, по очереди сражаясь друг с другом. Я даже стал драться с Арвой, и, хотя я старался щадить ее, она сражалась с таким ожесточением, что мне приходилось держать оборону и бить ее сильнее, чем хотелось бы. Мы сражались на шестах, на кулаках и на ножах, чего отец Сауда нам никогда не позволял, потому что этот вид тренировки невозможно сделать безопасным.

– Нет больше никакой безопасности, – отдуваясь, сказал Сауд, когда я напомнил ему об этом. – Вы трое теперь в диких условиях. Ножи тут наименьшая из угроз.

Нам повезло, что хотя бы он сохранял трезвый рассудок.

Теперь именно Сауд решал, сколько мы будем идти каждый день, где разобьем лагерь и что будем есть. Оставшись одни, мы с Тариком и Арвой ни за что бы не справились. По пути нам встретилось несколько деревень, но мы обходили их стороной, и даже Сауд не стал туда заходить в поисках еды или новостей. Он вел нас вверх и вниз по вересковым склонам с заботой и вниманием опытного пастуха, заботясь о нас, когда мы не могли позаботиться о себе сами.

Однажды ночью я проснулся и увидел, как Сауд выносит Арву из нашей палатки. Она пыталась сопротивляться, ее платок и платье трепетали на ветру, а руки беспорядочно и без толку колотили по его груди.

– Ты что творишь? – зашипел я.

– Она пыталась залезть в мой рюкзак, – объяснил Сауд, и я услышал то, чего он не сказал вслух: она пыталась достать свое веретено.

– Пожалуйста, – взмолилась Арва. – Я только чуть-чуть! Совсем недолго.

– Нет, козочка, – сказал он мягко, как порой говорил его отец. – Нельзя. Ты должна спать без него.

Он отнес Арву в ее палатку и вернулся за своим рюкзаком. Я раньше никогда об этом не задумывался. Рюкзак был как бы частью Сауда – его рюкзак на его спине. Он заметил, как изменился мой взгляд, и вздохнул.

– Йашаа, – сказал он. – Нам нужно придумать способ получше.

Он устал. Мы сводили его с ума, а веретена сводили с ума нас. Я не знал, что делать. Я не мог отвести взгляд от его рюкзака. Я смотрел, как он подобрал его, крепко обхватил руками и уселся один у костра.

Прошло немало времени, прежде чем я смог снова уснуть.

– Сауд, – окликнул я его утром. Тарик и Арва пошли на реку за водой и не могли нас услышать. – Сауд, мне нужно сегодня попрясть.

– Нет! – сказал он.

– Послушай меня, – настаивал я. – Вот что мы знаем: если мы будем прясть, мы заболеем. Но если не прясть, мы сходим с ума. Мне будет не так тяжело, если ты позволишь мне немного попрясть, и тогда у меня прояснится в голове, и мы с тобой сможем составить план.

Ему эта идея не нравилась. Мне она тоже не особо нравилась, но я понимал, что это единственный выход. Это будет лишь тончайшая ниточка, тончайшая грань между здравым рассудком и болезнью, и я буду держаться за нее, сколько смогу, но мне нужно было с чего-то начать.