на дорожке первой. Я не спешу: день стоит блаженно тихий и спокойный. Так хорошо перестать толкаться боками о незнакомцев. Здесь только я и холодный, свежий, ароматный воздух. Я делаю глубокий вдох и думаю, что хорошо было бы очутиться здесь с мамой. Она любит зиму. Раньше она каждое утро заставляла Дэниела выходить на прогулку. Теперь она гуляет одна. Уже пару недель гуляет одна. А если у них начались проблемы еще раньше, то ее одиночество длится дольше. Где-то внутри у меня просыпается глухая боль. Я должна быть дома, с мамой. Зачем я поверила ее словам, что с ней все будет хорошо? После смерти Фиби ей вовсе не было хорошо; она была слишком раздавлена, чтобы ей было хорошо.

Но Фиби перед самой смертью умоляла меня вернуться на учебу.

Я открываю дверь в здание и словно попадаю в антиутопию. На кафельном полу во все стороны расходятся тропинки грязных следов, эти призраки исчезнувших путешественников. Недавно тут царило полное столпотворение, но теперь здание стояло пустое и затихшее.

Здесь были все типичные приметы дорожной остановки: огромная карта на стене между двумя входами в туалет, пробковая доска с объявлениями и правилами движения на дороге. Я прохожу мимо темной ниши c торговым автоматом. Дальше стоит многоуровневый стеллаж с туристическими брошюрами: вот рафтинг, вот зиплайн. Все обложки яркие, летние: резкий контраст с мрачной серостью за окном. Однако если вход в здание показался мне унылым, туалет оказался еще хуже. Бледно-желтые стены и темно-коричневый кафель придают длинному помещению желтушный вид. За пустынным рядом раковин у дальней стены выстроились бежевые туалетные кабинки. Одна-единственная флуоресцентная лампочка мигает над второй раковиной, и от ее ритмичного мерцания у меня сводит зубы.

Меня охватывает то же чувство, что и в машине, однако сейчас оно более уместно: вряд ли кто-то может зайти в этот туалет и не забеспокоиться, что в одной из кабинок притаился маньяк.

Но никогда не знаешь, когда в следующий раз выдастся возможность сходить в туалет. Я решительно шагаю дальше, с усилием оторвав взгляд от мигающего огонька и знакомого темного отражения в зеркалах. Даже закрыв за собой дверь кабинки, я чувствую себя до странного уязвимой, будто я у всех на виду. На моих руках проступают мурашки.

Я быстро заканчиваю дела. Громкий звук смыва приглушает нервный звон в ушах. Успокаивает и удивительно теплая вода из крана. Я качаю головой своему отражению. Видимо, хватит смотреть ужастики. Обычно-то я непробиваемая, как отец.

А вот мама уверена, что меня могут похитить в любую секунду. Конечно, она бы сама над этим посмеялась, но в этом туалете ей бы точно стало не по себе.

Когда-то давно мама часто смеялась.

Выйдя из туалета, я осторожно бреду обратно по грязному мокрому полу. Пока что я в здании одна, но к дверям уже подходит Джош. Я толкаю дверь и держу ее, распахнув пошире, чтобы хватило места его костылям.

– Осторожно, тут скользко. – Я жестом показываю на пол.

Он кивает, не глядя на меня.

– Мы что, тут одни?

– Ага. Знаю, жуть та еще. А где остальные?

– Проверяют прогноз погоды и смотрят, что там есть в аварийном наборе. Брекен хочет надеть на колеса цепи.

Я хмурюсь.

– Но ведь нельзя же. Снега явно недостаточно.

– Да, я попытался ему объяснить.

Мне что, послышались нотки высокомерия в голосе Джоша? Нет, похоже, так и есть. Он не дожидается моего ответа и медленно направляется к туалету. Да, точно не показалось. Он симпатичный, но не настолько, чтобы быть такой занозой в заднице. Я выглядываю из окна, из которого видно нашу машину. Харпер, Брекен и Кайла стоят у раскрытого багажника. Я еще не готова выходить обратно на холод, поэтому звоню маме. Она тут же берет трубку: явно дожидалась моего звонка.

– Мира… – Мама замолкает, назвав меня по имени, словно хочет скрыть тревогу. – Я так рада, что ты позвонила. Ты где?

– На остановке, – с наигранной бодростью говорю я. – С Рождеством тебя!

– С Рождеством, солнышко. А где именно эта остановка?

Я смеюсь, но смешок выходит сдавленным и натужным. Мама нервничает и грустит. Наверное, смотрит на карту Пенсильвании, размышляя, как спасти меня от ужасной злой метели. Мне так жаль, что я заставляю ее переживать. Я не хочу, чтобы мама волновалась. Хочется показать ей свои последние работы – ведь я много экспериментировала со светотенью – и пить вместе горячий шоколад, спросить ее, какого хрена она скрывала от меня свой развод. Но я ничего этого не говорю.

– Мы съехали с шоссе I-78. Дороги не так уж и плохи, но едем медленно. Наверно, приеду позже, чем думала сначала.

– Не плохи?

Судя по голосу, она мне не верит.

– Да, странно. Снега почти нет. Думаю, синоптики перебдели.

– Мира, я думаю, метель движется к вам. Тут у нас полный бардак, намело сантиметров тридцать.

– А у нас два-три от силы. Может, туча сдулась.

– Не думаю. Может, мне позвонить кому-нибудь из семьи, с которой ты едешь? Я бы хотела поговорить с родителями.

– Мам, все в порядке, – со смехом отвечаю я. – Не забывай, что я сама теперь тоже взрослая. Девятого августа мне исполнилось восемнадцать, помнишь? Родители очень осторожные, кстати. Ты бы одобрила.

Мне должно быть стыдно из-за лжи, но мы ведь обе врем. Как она могла не сказать мне про Дэниела? Думала, я начну истерить? Не захочу возвращаться домой? Или ей было так плохо, что не хотелось говорить? В первые дни после смерти Фиби она то и дело застывала над едой, пока хлопья не размякали, а яичница не превращалась в угли.

Она тихо всхлипывает, и я чувствую укол в груди. Мама стоит перед моим взглядом как наяву. Выцветшая сестринская форма с Микки-Маусом, рука прижата к горлу. Словно пытается сдержать панику.

– Ну а дома как дела? – ненавязчиво интересуюсь я.

– Дома все нормально. Я беспокоюсь о тебе.

Мама отказывается глотать наживку.

– Я уже сказала, у меня все хорошо. – Я морщусь, но продолжаю: – К ночи буду дома. А Дэниел на работе или мы будем ужинать втроем?

Мама задерживает дыхание и затем отвечает:

– Решим, когда ты вернешься. Когда будешь в безопасности.

– Мам, я знаю, что ты много думаешь про тетю Фиби. Я за тебя переживаю.

– Мира, мы обе думаем про Фиби. Но годовщину смерти тяжело переживать.

– Ладно, – говорю я, не понимая, к чему она клонит.

– Но прямо сейчас меня больше беспокоит твоя безопасность. – Голос ее прерывается. – Ты уверена, что можешь доверять