Кроме того, вы интересовались моим мнением относительно брака – должен ли он непременно быть либо высшим счастьем либо горчайшим горем. Похоже, что я не принадлежу к «людям толпы», так как не нахожу в крайностях ничего дурного – напротив, я полагаю, что именно крайности придают жизни остроту. Нам, творениям театра, разнообразие сильных чувств и острых ощущений только на пользу – как бы мы могли играть без них наши роли? Думаю, вы, моя дорогая, прекрасно понимаете это.

Ваш Генри.

Бери-стрит, 27, Лондон

26 мая 1788 г.

Дорогой Генри!

Слышали ли вы? Вчера подверглась нападению не одна женщина, а две! И обе – примерно в одно и то же время, что совершенно сбивает с толку. Вероятнее всего, здесь замешаны уже два злодея, и один из этих негодников подражает другому. Интересно, из каких побуждений – от восхищения проделками первого или в силу собственной эксцентричности?

Из этих двух жертв мне лучше всего знакома миссис Чиппендейл, горничная виконтессы Молден. К тому же, она доводится сестрой певицы миссис Дэйвнетт, она-то и познакомила нас однажды в театре. Должна заметить, эта миссис Чиппендейл отличается весьма спесивым нравом: она уверена, что положение ее хозяйки выгодно оттеняет и ее собственную репутацию. Да, положение миссис Чиппендейл требует знания тончайших нюансов этикета, однако ей отнюдь не помешали бы еще несколько уроков хороших манер.

У миссис Дэйвнетт с миссис Чиппендейл в обычае навещать по воскресеньям свою престарелую мать, но по окончании визита они прекращают демонстрировать сестринскую привязанность и идут каждая своей дорогой. Так было и на этот раз. Вскоре после того, как они расстались, миссис Чиппендейл столкнулась с каким-то негодником, объявившим, что ее платье настолько вызывающе, что явно принадлежит леди с дурной репутацией. А одета она была в кричаще яркий туалет – розовый шелк с орнаментом из пурпурных розанчиков между пурпурными полосами, пурпурные розы, вышитые вокруг декольте, и целые водопады рюшей на манжетах. Прекрасный весенний ансамбль для юной девицы, вышедшей на полуденную прогулку с поклонником, но не для женщины таких лет, в одиночестве и на закате дня. Разбойник напал на нее на Сент-Джеймс-плейс и вначале сделал ей несколько сальных предложений (за достоверность чего я, впрочем, не поручусь). Затем он вынул нож и одним махом располосовал розовый шелк платья, обнажив хлопчатобумажную нижнюю юбку. Еще один взмах ножом – и дорогой шелк разрезан вновь, на сей раз поперек ягодиц миссис Чиппендейл, отчего и платье и ягодицы сильно пострадали. Возможно, миссис Чиппендейл проявит хоть немного щедрости и отдаст это платье сестре для сцены, раз уж в высшем обществе в нем теперь даже горничной не показаться?

О втором нападении мне известно куда меньше. По слухам, приблизительно в то же время, как миссис Чиппендейл встретила своего недруга, на Джермин-стрит привязались к некоей весьма симпатичной служанке. По ее словам, нападавший был высок, крепок и одет в офицерскую форму. Больше в ее рассказе не было ничего примечательного, кроме одного: разбойник будто бы восклицал: «Подчинись капитану Бельвилю!» и «Я вправе требовать любви!» Как нам с вами, а также любому, знакомому с пьесой миссис Брук «Розина», известно, на самом деле в тексте сказано: «Позволь мне удалиться, брат, и издали узнать, как я могу исправить те ошибки, к которым юный пыл с дурным примером вкупе привели. Вернусь я не иначе, как достойным признанья твоего! Достойным твоей, как брата, требовать любви!»

Согласитесь, цитата весьма к месту. Как и наш скорый переезд в Маргит. Скорее бы эти грубые выходки остались далеко позади!

Ваша жена

Элизабет.

Несмотря на ночные муки, мое первое утро в Лондоне началось вполне удовлетворительно. Обильный завтрак был подан в номер в девять часов, как я и просил, вместе с номером «Морнинг кроникл». Я просмотрел газету, попивая отличный английский чай и поедая сосиску, тост и яйцо, что благотворно повлияло на мое состояние.

На странице криминальной хроники нашлось несколько заметок, которые могли бы вдохновить меня на рассказ-другой. Меня заинтриговала история Эдварда Оксфорда, которого должны были судить за государственную измену в Олд-Бейли шестого июля. Он, восемнадцатилетний трактирный слуга, разрядил два пистолета в королеву Викторию, когда та ехала с принцем Альбертом в открытой коляске десятого июня – таким образом юноша протестовал против того, что страной правит женщина. А необыкновенная история преступника, отправленного в Новый Южный Уэльс за кражу трех льняных носовых платков, просто-таки поразила мое воображение. Недавно он вернулся в Англию богатым человеком и купил особняк недалеко от мест, где родился, к неудовольствию некоторых знатных особ. Никаких объяснений относительно неожиданной милости судьбы и его возвращения в родные места дано не было. Совершил ли он более прибыльное преступление? Или с ним подружилась удача, позволившая ему найти золото, или опалы, или другие ценные ископаемые? А может, он заключил сделку с дьяволом или какой-нибудь еще нечистью, населяющей пустыни этой далекой колонии? Я решил приберечь эту историю для дальнейшего изучения.

Пролистав остальные страницы газеты, я не нашел более ничего интересного, пока не добрался до раздела объявлений на последней странице.

Первого июля из Филадельфии в Ливерпуль прибыл пакетбот «Ариэль», имея на борту мистера Эдгара А. По, знаменитого американского автора и критика. Мистер По немедленно отправился поездом в Лондон, где остановился в «Аристократический гостинице Брауна». Во время своего пребывания он публично прочтет свои последние рассказы и лекцию об искусстве литературной критики. На этих страницах мы сообщим о месте и времени этого долгожданного литературного вечера.

Прочтя это, я исполнился признательности. Да, главным поводом моего путешествия была тайна шкатулки с письмами, но я стремился в Лондон, дом моего детства, еще по двум причинам. Я написал письмо автору, чьим произведением восхищался, когда рецензировал его для «Сазерн литерери мессенджер» и – совсем недавно – для «Бэртонс джентльменс мэгэзин», человеку, чей последний труд, «Николас Никльби», был самым лучшим, достойным наивысшей похвалы.

В его романах я почувствовал родственную душу и выразил надежду, что в распорядке мистера Чарльза Диккенса найдется время для встречи со мной. К письму я приложил копию моего сборника «Гротески и арабески» и откровенно объяснил, что хотел найти издателя в Англии и счел бы себя навечно в долгу за помощь. Вдобавок, если бы представилась возможность устроить для лондонской публики публичные чтения моих рассказов или прочесть лекцию об искусстве композиции или о литературной критике, я с радостью сделал бы это. По объявлению в газете, которое, определенно, поместил мистер Диккенс, было ясно, что этот благородный человек помог мне весьма осторожно и деликатно. Теперь следовало ожидать от мистера Диккенса сообщения с подробностями о предстоящей лекции.

Допив чай, я встал из-за стола в воодушевлении. Теперь можно было написать ежедневное письмо Сисси, совершить прогулку в Грин-парк и вернуться задолго до одиннадцати, чтобы приготовиться ко встрече с Дюпеном. Возможно, к этому времени меня уже будет поджидать письмо от мистера Диккенса.