все их достопримечательности, несмотря на то что сам никогда в них не бывал. Но, пожалуй, главной причиной домоседства профессора Канта был тот простой факт, что законы философии во всем мире – одни и те же. А эти законы интересовали его сильнее, чем что-либо еще на свете, включая путешествия.

Перед тем как прийти на лекцию профессора, я ознакомился с его биографией. Признаться, едва ли в истории человечества был другой мыслитель столь высокого масштаба с такой обычной, скромной, небогатой на события жизнью. Кант родился в семье ремесленника, интеллигентного и поначалу зажиточного, но впоследствии обнищавшего. Кант с юности был вынужден зарабатывать себе на кусок хлеба в прямом смысле слова, жил в самых скромных и стесненных условиях. При этом от природы он был человеком физически слабым, болезненным и тщедушным: родился таким маленьким, что поначалу его сочли мертвым; в детстве переболел всем, чем было можно. Когда он, уже взрослый, шел по улице, сзади его легко можно было принять за ребенка: ростом Кант был лишь чуть выше полутора метров, узенький в плечах, с тонкими руками и ногами, сутулой спиной. Разумеется, ни к какому физическому труду он не был пригоден. В академических науках после окончания университета Кант тоже поначалу звезд не хватал: его первые работы (в области физики и астрономии) были полны неточностей, а потому разгромлены рецензентами. Для чтения публичных лекций в молодости ему не хватало внешней представительности и уверенности в себе. В результате он долго, до сорока лет, не мог пробиться даже на должность штатного преподавателя, о которой мечтал, перебиваясь случайными лекциями и репетиторством.

Тем не менее главная черта личности Канта – последовательность во всем и верность себе, своим принципам – в конце концов принесла впечатляющие плоды. Канту удалось обратить на себя и свой талант внимание руководителей университета и даже высокопоставленных особ прусской элиты того времени: знакомство и общение с ним на светских приемах в Кёнигсберге производили на многих сильное, незабываемое впечатление. Постепенно, год за годом, Кант становился все более серьезным, глубоким ученым (например, его гипотеза о том, что ранняя Вселенная до появления звезд состояла из облаков раскаленного газа и пыли, правильна даже по современным понятиям); одновременно росло и его мастерство как лектора. После сорока лет Канта постепенно признали в научных кругах Пруссии и Европы, ему предоставили высокие должности в университете. Свои скромные сбережения Кант отдавал в оборот другу-банкиру, который удачно их приумножил. К шестидесяти годам до этого вечно бедный ученый впервые приобрел хороший собственный дом: небольшой, всего в несколько комнат, но зато находившийся в самом центре, на главной улице, с окнами с красивым видом на собор и университет.

Обустроившись наконец так, как он мечтал, Кант со всей накопленной страстью набросился на главный интересовавший его всю жизнь предмет – философию, метафизику. Объемный сложный трактат в несколько сотен страниц «Критика чистого разума» был написан Кантом менее чем за месяц, на одном дыхании (позже он объяснял, что сочинял эту книгу в уме всю жизнь и ее «оставалось только записать»). В последующие годы, уже после нашей встречи, Кант издаст еще два обширных трактата («Критика практического разума» и «Критика способности суждения») и ряд небольших, но также оставивших след в истории философии работ. Зрелый период жизни между шестидесяти- и восьмидесятилетием ученого оказался самым продуктивным. Удивительно: если бы Кант по какой-либо причине не дожил до шестидесяти лет, он вряд ли бы вообще стал известен.

Моя задача в этот раз была особенно непростой. Сложность заключалась в том, что больше всего на свете Кант ненавидел разговаривать о философии, особенно своей. Все свои мысли, сложные идеи он доверял только бумаге: в лучшем случае письменно дискутировал по отдельным вопросам своих умозаключений с другими европейскими философами в приватной переписке. Студентам он преподавал целый ряд разных дисциплин, в том числе историю философии, но собственных идей Кант касался на лекциях лишь вскользь.

В повседневной жизни Кант не был затворником и аскетом, как некоторые ошибочно полагают. Имел немало приятелей в городе, всегда обедал в обществе нескольких собеседников из разных сословий. Во время этих посиделок он обычно живо разговаривал, шутил, громко смеялся, иногда рассказывал неприличные анекдоты. Такие обеды и встречи служили для ученого моральной и интеллектуальной разрядкой.

Момент встречи с Кантом мною был выбран не случайно. Я знал, что накануне ученому пришлось уволить его давнего слугу, к которому он был сильно душевно привязан и к тому же всецело зависел от него в плане организации своего быта. Слуга был из отставных военных, дисциплинированный – исполнял все поручения хозяина четко и своевременно. Но были у него и недостатки, которые ему прощались до тех пор, пока Кант не поймал его с поличным при краже денег из кармана его плаща. После отставки слуги Кант дал объявление в местной газете о вакансии, но какое-то время вынужден был управляться со своим бытом сам.

Лекции в университете Кант читал каждый день (кроме воскресенья), в строго определенное время, с семи до одиннадцати часов утра. Сегодня темами были антропология и логика: меня эти предметы (учитывая, как далеко с тех пор наука продвинулась в них) не очень интересовали, поэтому я пришел в аудиторию к концу занятия, застав лишь последние минуты лекции. Я обратил внимание на то, что от робости, присущей Канту в молодости, теперь не осталось и следа. Этот маленький, сухой, но наполненный ощущением своей значимости человек царил в аудитории, преподносил материал ярко, торжественно, а сухие факты и выкладки перемежал остротами и понятными примерами из повседневной жизни. Бросалось в глаза то, что Кант-лектор был явно ярче, живее Канта-писателя. Общеизвестно, что при всей глубине и исторической значимости изложенного в книгах Канта философского материала язык, которым написаны эти труды, – тяжелый, запутанный, местами неясный даже специалистам. Читать оригинальные работы Канта, буквально продираясь через его бесконечно длинные предложения, иногда похожие на долгий бессмысленный набор сложных слов, непросто и профессиональным философам. Для обычных же читателей – это настоящее испытание, если не сказать насилие над их интеллектом и терпением.

Сам Кант не отрицал сложности для восприятия стиля своих главных работ, но объяснял это тем, что если бы он иллюстрировал каждую мысль легко понятным примером или образом, то толщина его книг превысила бы все разумные пределы. Сомнительное объяснение, на мой скромный взгляд.

Сразу по окончании лекции я представился профессору аспирантом, прибывшим из Берлина, племянником известного прусского графа. Я знал, что Кант относился к родовитым особам с некоторым подобострастием. Возможно, со времени его давней страсти к известной, богатой и красивой