В нем есть некий осадок незримой тоскливой ноты. При котором я остаюсь на земле и перестаю чувствовать себя самого. Допив этот осадок, остаётся преодолеть временное головокружение. После которого я снова вернусь в следующий день, где нет меня…

                        ***

Машина неслась, преодолевая время и расстояние. А я в это время пытался угнаться за солнцем. Дорога вилась то влево, то вправо. И солнце тоже оказывалось временами то слева, то справа. Оно никак не хотело идти мне в руки. В плотных облаках кое-где появлялись круглые воронки, сквозь которые солнце выглядывало своими теплыми лучами и манило к себе, будто издевалось. А я все так же был далек от него, как и от счастья. Счастье как раз имеет много общего с солнцем. Мне кажется, если бы человек достиг настоящего незримого счастья, он бы просто сгорел от него, как сгорел бы и от солнца. Парадокс. Человеку так же достаточно лишь теплого света счастья, чтобы купаться в его лучах и находиться в эйфории. Но не больше. Купаться в лучах и не подходить к счастью ближе. Не протягивать к нему руки. Счастье так сильно одурманивает и слепит своим ослепляющим светом, что все мы не раздумывая сжигаем себя с улыбкой на устах. Добраться бы до этого солнца и позабыть обо всем. Окунуться в него и превратиться в самую яркую мимолетную вспышку и раствориться во вселенском пламени. Узнать ту истину, хоть на миг увидеть его сердцем и забыться. Но мы не любим посредственность, поэтому нам всего мало. Мало света, звезд и мало счастья. А за окном пролетают бескрайние поля, и лиловое небо уже пропиталось самыми последними красками уходящего дня. Солнце кое-где еще выглядывает своими алыми глазами, а я все пытаюсь поймать то незримое счастье, окутанное светом самой близкой звезды…

                        ***

Море в этот день штормило. Из глубин его неизвестности на берег ночные волны принесли дух иного мира в виде разнообразных медуз. Людей на пляже утром было очень мало. От этого хотелось бесконечно смотреть на бушующее море; за рождением красивейших пенных волн, которые умирали на берегу, разбиваясь о пирс и камни. У самого края соприкосновения воды с берегом стояли чьи-то тапки. Скорее всего принадлежащие женщине. Романтика в наши дни всем кажется довольно скучной и тривиальной. Может эта женщина сделала свой выбор в эту ночь, и простилась с миром, покинув его ради неизвестности, отчужденности и пустоты. А может она просто забыла их здесь этим утром или прошлым вечером. Сама по себе эта обувь несла своим присутствием на фоне морского штормящего горизонта особенный символизм некоторого выбора и крайнего выхода. Я вспомнил старый фильм с Тилем Швайгером «Достучаться до небес», и меня охватило чувство deja-vu. Я испытывал внутреннюю опустошенность. Такую же, какая появилась и после просмотра этого фильма. Прохладный утренний ветер, шторм, высокие волны шумного моря, я и эти одинокие тапки, скучающие за владельцем и наполненные водой и страхом, что они уже никому не нужны. Это смешно. Я немного посмеялся, допил остатки Jameson и пошел спать на шезлонг у бассейна, где меня ждали маленькие двадцатилетние девочки, окутанные теплотой и заботой тучных неповоротливых тюленей; музыка Клода Дебюсси, которая каждый раз могла заполнить собой мою внутреннюю опустошенность; и очередная порция старого улыбчивого виски Jameson…

                        ***

Как все-таки прекрасно просыпаться под шум волн. Море так меня убаюкало, что я даже не видел снов. Единственное, о чем я думал перед сном, был падающий метеорит. Последний свет его существования озарил небо невиданной до селе мною яркостью. Мгновенная вспышка протянулась дугой и так же мгновенно и погасла. И все. Этот полет был своего рода аллегорией на скоротечность жизни. Разница лишь в яркости жизненной искры, вспышки. Я немного околел, и мне продуло за ночь спину. По моему телу можно было сказать, что я человек мира. Спереди грудь, живот, руки и ноги сильно обгорели, пока я спал на шезлонге. А спина была белая-белая, еще и околевшая и болезненная от прохлады ночного ветра. Поэтому, в лежачем на спине положении, я как раз отождествлял своим телом юг – обгоревший живот; север – продутая спина. Волны успокоили мою бедную голову, и она не звучала на утро симптомами похмелья. Ночью какие-то мудаки, под наплывом страстей, сломали столб линий электропередач (явно из-за недостатка выхода больной энергии). От этого не работала кухня, не было света, не было воды, и не работал бар. И еще у меня уже не было денег. Это не из-за тех мудаков. А из-за одного – меня. Все они куда-то улетучились. Возможно, ночью на пляже меня ограбили такие же бомжи, как и я. Значит, эти деньги были им нужнее. Слава Богу, мир наполнен хорошими людьми даже и в таких заброшенных уголках. Мне дали деньги, свет, воду, еду и создали для меня бар. Боженька взял меня в свои мягкие руки, и тихо отнес в хорошее место, на кроватку. Я попросил его не укрывать меня простыней, – уж очень жарко было. Он постоял надо мной какое-то время с жалостью в глазах. Я попросил прощенья и попросил не смотреть на меня так. Он пригрозил пальцем, улыбнулся и исчез, испарился куда-то, оставив после себя свою великую благосклонность ко мне. Я включил себе симфонии Гайдна, убивая последний заряд плеера. Боль стала постепенно уходить. Я потянулся к прикроватному столику за бокалом виски, отдавая свои последние силы. И, не дотянувшись, тяжело повернулся на бок, и провалился в очередной сладкий сон…

                        ***

Подоконник покрылся огромным слоем пыли. Птицы уже давно ко мне не стучались. И моя внутренняя птица уже еле-еле постукивает. На столе ожидали неоконченные рукописи, покрытые еще большим слоем пыли. Мысленно я блуждал по строкам Уильяма Берроуза. До сих пор не могу понять, как он смог убить жену и ушел от наказания. Даже и предположить не могу, что он чувствовал и мучала ли его совесть. Вообще он мне не нравится. Закоулки улиц были похожи на нескончаемый тупик. Идешь себе, идешь, зная, что в конце упрешься в стену или упадешь с обрыва. Суицид? А что, если это единственный выход, когда все теряет свою ценность. Может, этой ценности никогда и не было во всех человеческих благах? Может ценности вкрадчиво проявляются только в самых маленьких радостях жизни? Набожные люди говорят, что такие мысли появляются, когда черт на шею садится. А психологи уверяют, что организму необходим сильный стресс. Кому верить?