фонтана, как это часто бывало в такой поздний час, задумавшись, глядя на отражение, которое ему так и не удалось приручить.

— Пойдем ужинать.

Эли медленно склонил голову и посмотрел на внучку, не двигаясь, улыбнулся, затем повернулся обратно к фонтану и подставил ладонь под струю воды, текущую из медной трубы.

— Смотри! — сказал он.

— На что смотреть?

— Вода течет... Какое первое слово приходит тебе на ум?

Мабель на мгновение задумалась.

— Источник, — ответила она.

Довольная улыбка расцвела на лице старика, он был рад, что Мабель словно услышала его мысли.

— Совершенно верно, — сказал он.

— А ты, дедушка, о чем думаешь?

Улыбка мгновенно исчезла.

— О жизни, — произнес он без колебаний.

Затем указал на противоположную сторону фонтана:

— Видишь эту трубу под водой?

— Вижу.

— Именно слив гарантирует, что он не переполнится с другой стороны.

— Я знаю, что такое слив.

Эли помолчал несколько секунд.

— Я не смог вовремя заткнуть свой слив.

Старик откашлялся, повернулся и сплюнул, прежде чем продолжить с серьезным видом:

— Нельзя, чтобы ты стала такой, как они все.

— Кто все?

— Как твой отец и твоя мать, ты не должна стать такой же, — сказал он, обметая поверхность рукой, как будто собирал крошки на столе.

— Я не понимаю.

— Пошли!

Эли встал, оставив костыли, но опираясь на каменный выступ.

— Подожди, я помогу тебе, — сказала Мабель.

— Не надо.

Он обошел фонтан. Мабель последовала его примеру. У сливной трубы Эли схватил внучку за запястье и положил ладонь на трубку, как заглушку, и удерживал ее, пока уровень воды не поднялся и вода не стала переливаться через бортик.

— Теперь понимаешь?

— Не знаю.

— Жизнь, надо позволять жизни литься через край, пока она есть, эта жизнь.

Эли отпустил запястье Мабель. Она машинально убрала руку, и вода со всасывающим звуком хлынула обратно в трубу. Уровень в фонтане опустился. По глазам внучки старик понял, что все показал верно, затем втянул в себя струйку воздуха и позволил словам прорасти и расцвести, прежде чем выпустить их на волю:

— Ты как солнце, ты светишь каждый день, и никто не подозревает, что это за чудо.

Голос Эли был странным, полным нежности и твердости. Его серо-голубые глаза напоминали планеты-близнецы, окутанные туманом, покоящиеся на огромных мешках, обреченных вместить все, что его переполняло, когда он оставался один на один с собой.

— Здесь ничего хорошего не жди. Мечты твои, они никогда не придут, чтобы толкнуть дверь в твой дом. Тебе придется блистать в другом месте, иного выбора у тебя не будет...

Старик помолчал. Набрал в рот немного слюны и продолжил:

— Есть у тебя какие-нибудь мечты?

Мабель мгновение помолчала, затем взяла дедушку за руку: та была грубой, кожа растрескалась, но ладонь оказалась мягкой и сильной одновременно.

— Да, — сказала она уверенно, как будто уже думала об этом.

Это была правда. У Мабель имелись кое-какие мечты, беспорядочные мечты, в которых свобода являлась общим знаменателем. В будущем память об этом разговоре окажет на нее эффект укуса насекомого, что позволит ей постепенно сформулировать свои желания.

В тот вечер за ужином Мабель по очереди смотрела на отца и на мать.

Вот ее отец, он говорил ей, как себя вести, с самого рождения, и вот ее мать, которая представляла из себя то, чем она станет, если ничего не предпримет, двое проигравших, лицом к лицу, двое осужденных, обреченных стать ее палачами. Она понимающе взглянула на дедушку и схватила вилку, держа ее, как карандаш, над тарелкой с пюре. Обычно она рисовала зубцами кривые дорожки, но на этот раз провела очень прямую линию, не сводя глаз с Эли, этого доброжелательного человека, который сэкономил ей драгоценное время жизни.

Мартин всегда чувствовал себя уставшим, неподходящим для мира, который, однако, он никогда бы не осмелился покинуть преждевременно. Вечерами после работы он повадился ходить в «Адмирал», единственный бар в городе, хозяина которого звали Роби. Мартин предпочитал как можно дольше держаться подальше от дома. Он никогда не общался с завсегдатаями, да и те старались его избегать. Он садился за столик в глубине зала и заказывал пиво, знаком подзывая официантку. Рассеянно слушал болтовню самых разговорчивых, мужчины беседовали о соблазнительных девушках-сиренах, которые, по их словам, сами влекли их в свои сети. Истории как будто питали одна другую, не менялись от вечера к вечеру, соблазнительные девушки-сирены превращались в богинь, а богини в шлюх, которых они периодически приглашали в номера на втором этаже.

Мартин тоже встретил одну такую соблазнительную девушку-сирену сразу после рождения Люка, несчастного ребенка с мозгами набекрень. Он наблюдал за этим жалким существом как будто с палубы корабля. Ему даже не пришлось привязывать себя к мачте, чтобы противостоять зову. И все же сирена пела чудесно, привлеченная темными глазами Мартина, его таинственностью, его молчанием. Еще до Марты он с подозрением относился к женщинам, к их песням, к их манере соблазнять мужчин. Позже он будет винить себя за то, что не попытался узнать эту сирену поближе. Возможно, если бы он это сделал, в результате захотел бы перевернуть страницу в книге жизни, снова ласкать, снова стать тем неуклюжим героем, убитым на ложе из трав со своего полного согласия. В конце концов, увидев, что он отказывается прыгнуть в воду, чтобы присоединиться к ней, девушка-сирена попыталась сама забраться на палубу, чтобы столкнуть его за борт, но ничего не помогло, Мартин был слишком далек от всего этого, он не был готов к новому поражению. И сирена пошла петь для другого.

Прошло много времени с тех пор, как Мартин перестал чего-либо желать. Его постоянно преследовал внутренний страх наступить на те же грабли.

Стоило Мартину раскрыть рот, как он становился похож на землемера, заблудившегося в густом лесу, не знающего, где ставить метки, чтобы не потеряться среди слов. Однако был один человек, бывший моряк, здоровый, как кашалот, который каждый вечер наблюдал за этим странным парнем, что всегда сидел один за своим столиком и, казалось, не обращал ни на кого внимания, даже на двух шпионов, которых Джойс поставил наблюдать за клиентами и подслушивать все разговоры. Он долго решался, но все же покинул компанию, что всегда крутилась подле него в «Адмирале», чтобы послушать о его невероятных приключениях. Он подошел к парню-одиночке, держа в руках