же он считался покровителем воинов клана Миямото. Теперь все достоинства Хатимана переходили к конкретному человеку – Ёсииэ, а это означало, что духи возвращались на землю, возглавляли военные походы, участвовали в битвах. Воинская культура даёт буси эту удивительную возможность – перевоплотиться в божество, преобразиться в мистическое существо, которое даже «из плохо натянутого лука стреляет без промаха» и «побеждает врага, даже не обнажив меча».

Складывается удивительный, порой фантастический, образ идеального воина, которому суждено будет царствовать в умах на протяжении многих столетий. Не составит особого труда найти его отголоски, например, в рассказах о мастерах каратэ, дзюдо, айкидо. Верность своему господину, мужество, невероятная сила, готовность отдать жизнь за честь своего клана или семьи – все эти качества начинают приписываться истинному буси. Никого не смущает, что измены и заговоры становятся едва ли не нормой жизни самурайства, воины нередко в страхе бегут от врага, их перекупают более богатые кланы. Однако культура чаще всего доносит до нас не правду жизни, а некую творческую бесконечность, несбывшийся идеал.

Идеализация воина и военизация культуры

То, что принято называть Бусидо, представляло собой фактически недостижимый идеал воинского стиля жизни. Это, кстати, и объясняет тот факт, почему Бусидо никогда не был письменно зафиксирован в единообразном и полном виде, хотя определённые воинские предписания, конечно же, были. Путь воина невозможно положить на бумагу, выразить фразой. Он идеален, неосуществим по своей сути, дан лишь как предел устремлений, которого всерьёз никто и не пытается достигнуть.

Зачастую Бусидо представлен в японской культуре именно набором рассказов, по сути, иллюстраций «правильной» жизни буси. В частности, такими воплощениями Бусидо без упоминания этого термина и явились уже знакомые нам рассказы жанра гунки.

Воинский характер жизни буси начинает постепенно отражаться и на стиле всей японской культуры. В неё приходили ценности, так или иначе связанные с войной и боевыми искусствами, которые постепенно возводились в абсолют. Например, возникла особая «культура скакуна»; не случайно один из первых самурайских кодексов поведения так и назывался – «Путь лука и скакуна». Для известного воина специально выращивалась хорошая лошадь, за боевым скакуном порой ухаживали по нескольку человек, а конюшня обычно располагалась непосредственно перед резиденцией богатого самурая. Не случайно скакунам приписывались даже магические свойства, что, кстати, было характерно для всего, что окружало буси: оружия, деталей одежды, правил поведения. Здесь есть и довольно забавные моменты мистического отношения к боевым лошадям: например, во многих рассказах образ лошади причудливо переплетался с образом обезьяны. Объяснялось это прежде всего отголосками китайской легенды об обезьяне-воине, царе обезьян Сунь Укуне, без промаха разившем своих врагов. И обезьяна, и конь в самурайских поверьях могли обеспечить магическую защиту от ран – не случайно на японских костяных брелоках нэцкэ, которые носили за поясом самураи, нередко изображалась именно обезьяна. А в иллюстрированной биографии известного дзенского монаха Иппэна «Сэйкодзи энги эмаки» («Иллюстрированные свитки об основании храма Сэйкодзи») мы встречаем примечательную подробность: обезьяну привязывают к коновязи рядом с конюшней, подобно лошади.

Образ самурая, а точнее, воинский аспект его жизни, идеализируется и на многих живописных свитках того времени. Например, серия картин «Моко сюрай экотоба» («Иллюстрированные свитки о монгольском вторжении») показывает героические подвиги знаменитого воина Такэдзаки Сюэнаги из Хиго, когда тот защищал свои земли от монгольского нашествия 1274 и 1281 годов. Но особой скромностью благородные самураи не отличались: эту серию свитков, прославляющих воинские подвиги, заказал сам их герой – Сюэнага.

Таким же чисто показательным моментом было и знаменитое презрение к жизни, столь характерное для образа самурая. Воины-буси в действительности презирали не собственную жизнь, а образ жизни аристократии, её изнеженность и манерность. Первоначально это объяснялось чисто психологическими причинами: нарождавшемуся институту самурайства для целостного самоосознания необходимо было противопоставить себя чему-то «чужому» и «неправильному». Однако не стоит забывать, что роскошь жизни самураев периода Эдо (1615–1867), с грандиозными замками, позолоченными стенами комнат, далеко превзошла самые изощрённые фантазии аристократии более ранних эпох. Но пока самураям всё это было недоступно, они испытывали стойкую неприязнь к стилю жизни кугэ.

В XIII веке, т. е. в эпоху Камакура, напряжённость в отношениях между носителями «воинского» (бу) и «гражданского» (бун) начал достигла предела. В основном агрессивный импульс исходил именно от буси. Самураи упорно считали, что излишнее увлечение всякими «гражданскими дисциплинами» типа стихосложения ослабляет боевой дух и навлекает большие беды. В эпоху, когда мирный день можно было считать редким исключением из правила, в этом была доля правды. Постепенно воинские ценности начинают вытеснять многие культурные достижения, носителями которых являлись наследственная аристократия и императорский двор. Особой неприязнью к культурному началу вообще отличались воины восточных земель, где существовали мощные воинские кланы.

Посмотрим, какой же образ жизни осуждался самураями в ту эпоху. В повести «Обусума Сабуро экотоба» («Повесть об Обусуме Сабуро»), созданной в самом начале XVI века, рассказывается о воинах периода Камакура (1185–1333), точнее о двух самураях восточной провинции Мусаси – мастере фехтования Обусуме Сабуро и его старшем брате Ёсими Дзиро. Последний предстаёт перед нами интеллектуалом и эстетом, который восхищается жизнью императорского двора в Киото и преклоняется перед его обитателями. Стремясь во всем подражать «благородному люду», он даже строит себе жилище в виде уменьшенной копии дворца аристократа, берёт в жёны прелестную девушку из аристократической семьи, которая дарит ему красавицу-дочь. В конце концов Дзиро прекращает тренироваться в боевых искусствах и вместо этого занимается игрой на флейте и стихосложением.

По контрасту с ним его брат Обусума Сабуро оказывается умелым воином, ведущим простой и скромный образ жизни. Всё время он посвящает боевым искусствам [12].

По сути, Ёсими Дзиро предстаёт перед нами как карикатура на воина, изменившего самурайским идеалам. Вероятно, составители этой повести немало бы удивились, если бы узнали, что через несколько веков самураи будут самозабвенно предаваться тем увлечениям, которые прежде так осуждались, например игре на лютне и стихосложению, а «любование вещами» (аварэ) будет возведено в основополагающий принцип японской эстетики.

Пока же ценились простота и подчёркнутое отличие буси от аристократического сословия. Итак, «истинный» воин Сабуро берёт себе в жёны довольно безобразную, но крепкую девушку из бедных восточных земель; она приносит ему троих сыновей и двух дочерей, которым Сабуро предписывает проводить за тренировками в боевых искусствах дни и ночи.

Но вот однажды осенним днём обоих братьев призывают в Киото для несения службы в качестве охранников императорского дворца. Первым, конечно же, успевает собраться со своей свитой закалённый Сабуро. Он направляется в императорский дворец, но на пути его небольшому отряду встречается банда отлично вооружённых