Я смотрел на памятник Карлу Люгеру на площади Карла Люгера (не путать с Доктор-Карл-Люгер-Ринг). В роскошном наряде, с рукой прижатой к сердцу, der schöne Karl («прекрасный Карл») устремил взгляд в будущее. Постамент украшен фигурами обнаженных по пояс рабочих, вооруженных лопатами и кирками.

В современной Германии такой памятник стал бы причиной скандала. Но в Австрии не извиняются. «Карл Люгер был величайшим бургомистром Вены, – сказал местный австрийский журналист, пожав плечами. – На самом деле он не был антисемитом. Он использовал антисемитизм только как политический метод».

Я двигался дальше. Меттерних говорил, что Балканы начинаются с Реннвег – дороги, ведущей на юго-восток от Вены.

Чем ближе оказываешься к восточной или южной окраине немецкоязычного мира, другими словами, чем ближе оказываешься к представляющим угрозу и более многочисленным славянам, тем более нервным и опасным становится германский национализм. На восточной границе германского мира, в Померании и Силезии, немцы оспаривают законность польской границы. На юге, в Австрии, где в «германских» венах на самом деле течет кровь славянского мира, отрицание этого неоспоримого факта принимает форму косной пангерманской паранойи.

Я приехал в Клагенфурт, столицу южной австрийской федеральной земли Каринтия, известный как «Эльдорадо для бывших нацистов». Из Каринтии, если считать пропорционально размерам, вышло больше охранников лагерей смерти, чем из любого другого региона Австрии или Германии. В 1980-х гг. в Клагенфурте возникло движение за сегрегацию школ: не приведи господи, если немецкие дети будут учиться вместе со словенцами, которые являются этническими славянами. Я побывал в офисах правой политической Партии свободы и Kartner Heimatdienst[7] – полувоенной организации, основанной после Первой мировой войны и воскресшей – с неонацистской ориентацией – в 1950-х гг. Я попытался спровоцировать партийного представителя. Но был разочарован.

Вопрос: Симон Визенталь говорил мне, что любая политическая партия в демократической стране типа Австрии, которая использует в своем названии слово «свобода», является либо нацистской, либо коммунистической. Что вы на это скажете?

Ответ: Герр Визенталь очень уважаемый человек. Он имеет право на свое мнение. Тем не менее позвольте пояснить, чем мы отличаемся…

Мне сказали, что идея Великой Германии, включая Австрию, умерла. Австрийские правые заинтересованы только в сохранении чистоты немецкого языка в лингвистически пограничном регионе.

Стены офиса Партии свободы украшают не лозунги или старые полковые фотографии, а безвкусные произведения современного искусства. Затем следующее разочарование: на улицах Клагенфурта я увидел не опасный коричневорубашечный провинциализм, а самый настоящий праздный класс, о котором писал Торстейн Веблен.

Подростки явно из богатых семей рассекали на раскрашенных во все цвета радуги маунтинбайках. Я видел мужчину в малиновом замшевом блейзере и очках от Giorgio Armani и женщин в одежде от Jil Sander и Gerlain, в шелковых шарфах самых изысканных осенних тонов. Если не обращать внимания на тонированные, в хромированных рамах окна офисов, здания в псевдобарочном стиле напоминали изящно нарезанные ломтики вишневого торта «Шварцвальд». Модели железных дорог, сумки и чемоданы от Samsonite, космические станции Lego и schmuck (ювелирные украшения) от Тиффани заполняли стеклянные витрины, выставленные посередине тротуаров. В паре шагов от магазина Mothercare в другой лавке продавалось женское нижнее белье из Парижа – столь же дорогое, сколь и неприличное. Парфюм продавщицы-блондинки имел явно выраженный потный, животный запах.

Потомки эсэсовцев стали ухоженными, дрессированными тиграми, безопасно размещенными в домах-коробочках среднего класса.

Все куда-то спешили по своим делам. Единственные баннеры, которые мне попались на глаза, рекламировали компании кредитных карт. В витрине туристического агентства Израиль был представлен лишь как одно из зимних направлений отдыха для местных солнцепоклонников. Правоверные сторонники Партии свободы и Heimatdienst были надежно изолированы и вынуждены поддерживать облик респектабельности. Вместо антисемитизма и прочих традиционных крайностей здесь торжествовал безудержный консьюмеризм. Каринтийцы стали одомашненным видом.

Начиная с 1989 г. Партия свободы, стремясь увеличить свое представительство в парламенте, все больше и больше говорит о сотрудничестве со словенцами. Старый охотник за нацистами Визенталь объяснил мне причину: «При отсутствии экономического кризиса Партии свободы не остается ничего иного, как адаптироваться». Для излечения зла, застывшего в его скелетной форме, говорил этот старец, требуется не покаяние и страдания, а седативное воздействие буржуазной демократии и процветания на протяжении не одного десятилетия. Только тогда система настолько окрепнет, что на нее не повлияет даже экономическая катастрофа.

Начиналось последнее десятилетие XX в. Я поверил Визенталю, а не Меттерниху. Балканы отныне начинаются не от ворот Вены и даже не от Клагенфурта.

На южной границе Австрии с тем, что некогда было Югославией, отопление, даже в вагонах первого класса, отключили. Вагон-ресторан отцепили. То, что появилось на его месте, оказалось всего лишь помещением с цинковой стойкой, за которой продавали пиво, сливовицу и вонючие сигареты без фильтра. С каждой остановкой у стойки скапливалось все больше людей с грязными ногтями. Они курили и пили. Когда они не кричали друг на друга и не заглатывали алкоголь, то тихо коротали время за порнографическими журналами. В отличие от их австрийских коллег-работяг у них не было причесок в стиле унисекс, и они явно не планировали провести зимний отпуск в Тунисе или Израиле. Если бы Партии свободы и Heimatdienst повезло заполучить здесь бедный нативистский избирательный округ, они могли бы запросто отбросить свое современное искусство и обманчиво нейтральные ответы на вопросы корреспондентов.

Снег бил в окно вагона. Клубы черного угольного дыма поднимались из кирпичных и железных труб. Здешняя земля имела вид грубой, изможденной проститутки, грязно ругающейся между приступами кашля. Ландшафт злодеяний оказался легко узнаваем: коммунизм оказался Великим Таксидермистом.

У меня было мало времени. Вскоре, к концу 1990-х или в следующем десятилетии, этот холст потускнеет, как это уже произошло в Клагенфурте.

Прошлое в Загребе лежало под ногами: мягкий, толстый ковер листьев, мокрых от дождя, в котором тонули мои ноги, тем самым привнося в него настоящее. От железнодорожного вокзала я шел сквозь полосы тумана, желтоватого от горящего угля, химического эквивалента сжигаемой памяти. Туман двигался быстро, в его разрывах время от времени можно было четко увидеть кованую железную решетку или барочный купол. Я понял, что это – тоже прошлое: просвет в тумане, сквозь который что-то можно различить.