Могли бы родители воспитать меня как-то иначе? Думаю, в любом случае я осталась бы собой. Чем диктовалось мое упрямство? Конечно, желанием зажить иной жизнью, не быть такой, как все вокруг. Но сейчас я понимаю: это вовсе не означало, что я стремилась к какому-то определенному образу жизни, реально существовавшему где бы то ни было. Нет. Я уже знаю, что любая конкретная, реально существующая жизнь не устраивает меня. Я всегда буду стремиться что-то (или все) изменить, быть не такой как другие.

Но если спуститься, как говорят, на землю, то, зачем лгать себе самой; упрямясь и отказываясь от замужества, я поступала неправильно. Результат моего упрямства был самый что ни на есть естественный и неблагоприятный для меня. Я вышла замуж за человека, с которым у меня нет ничего общего. Но как же это произошло? Не хочу слишком спешить с выводами. Все обдумаю и завтра запишу.

Нет, положительно, за мной следят! На набережной чувствую чей-то пристальный взгляд. Если бы я читала о таком в романе, мне было бы интересно, но в этой реальной моей жизни мне как-то странно переживать подобный интерес к моей скромной особе. Если бы это происходило на страницах романа, я подумала бы, что в меня влюблен какой-то незнакомец, влюблен искренне и страстно. Но в жизни, я знаю, такой любви не бывает, в жизни существует только похоть, сдерживаемая практицизмом.

Снова появились навязчивые мысли о беременности. Всему виной нервы и праздность. Но чем я могу заняться? Вышивание, вязание, шитье для дома — это все не то, это не работа, не труд, приносящий удовлетворение. Неужели нет на свете такого труда, который давал бы и радость и деньги на жизнь? Перевести что-нибудь интересное с французского и предложить в какое-нибудь издательство, отослать в редакцию журнала? Боюсь, что во мне увидят просто праздную бездельницу, решившую побаловаться литературой. И разве на самом деле это будет не так?

Но кто же за мной следит? Или мне чудится? Сегодня собиралась записать историю моего злосчастного замужества, но нет настроения. Отложу на завтра. Смешно — как будто кто-то заставляет меня! Нет я свободна. Свободна, как птица в клетке, — клетка большая, удобная, делай, что хочешь, клюй зерна, купайся в корытце, перелетай бестолково с места на место, чирикай бесцельно. Только одного нельзя — улететь в неведомый мир.

Кажется, сегодняшнее «сегодня» — это именно то «сегодня», когда я намеревалась приняться за описание моего замужества. Пиши, Наджие, пиши, хоть раз в жизни исполни намеченное.

Почти четыре года я была свободна; в определенном смысле разумеется. То есть, могла свободно читать книги и не тревожиться об угрозе замужества. Тогда я даже не задумывалась о том, что покупаю книги на деньги отца.

Мне минуло семнадцать. Я знала, что почти все мои сверстницы уже замужем, имеют детей. Мама часто заводила разговор о том, что вот, мол, встретила такую-то, у ее дочери уже двое детей; и при этом смотрела на меня с грустным укором.

Я почувствовала, что мне начинает надоедать мое добровольное затворничество в мире героев и героинь романов. Теперь я с волнением ждала, что мама позовет меня, предложит мне выйти к гостям или отправиться в гости вместе с ней. Я стала думать о возможности реальной любви; о том, чтобы меня кто-то полюбил, а я полюбила бы его. При этом я воображала себе какие-то препятствия, преграды, запреты, которые нам, влюбленным придется преодолеть. О телесной стороне любви я, в сущности, никакого понятия не имела.

Я знала, что совсем не некрасива, но не подозревала о том, что меня считают сумасшедшей; то есть, какие-то смутные подозрения были, но я не придавала этому значения. Я оглядывалась вокруг в поисках человека, которого могла бы полюбить. И, конечно, я не находила такого человека. Да и кого я могла найти? Мой отец не был настолько богат, чтобы привлечь внимание, например, молодых инженеров, кончивших курс в Германии, или сыновей разорившихся аристократов. По любви никто, кажется, не женился; завести интрижку было гораздо спокойнее с замужней женщиной или с дамой полусвета, из тех, что прогуливаются на приморской площади в Кадыкее. Но это все я поняла чуть позже.

Мама уловила мое настроение и все чаще ходила со мной в гости или звала меня, чтобы я вышла к нашим гостям. Мне теперь было приятно появляться на людях нарядно одетой. Вместе с мамой я заезжала в магазины и стремилась купить модную одежду. Мама сначала противилась, но в конце концов соглашалась со мной. Многое в современной моде ей казалось некрасивым и неприличным, но в то же время она желала, чтобы я была одета не хуже других; убедившись, что тот или иной фасон «носят все», она покупала мне желанное мною платье.

Меня начала тревожить мысль о том, что я могу остаться старой девой; я чувствовала, что это очень оскорбительно для меня. Сегодня я задаю себе вопрос: а чего я, в сущности, боялась? Того, что другие станут говорить обо мне: «старая дева Наджие»? Нет, меня не тревожило мнение окружающих меня людей. Пожалуй на меня действовали французские романы, в которых иной раз описывалось, как презирают старых дев, как они озлоблены и смешны. Я все больше склонялась к мысли о том, что надо выйти замуж. Положение молодой замужней женщины, даже если она замужем за нелюбимым, казалось мне интереснее одинокого существования презренной старой девы.

Ах, как я мало знала жизнь! Еще меньше, чем теперь. Я знала, мама поймет, что я согласна выйти замуж. Но я и не подозревала о том, что найти мне жениха не так-то просто. Мама достаточно разбиралась в той действительности, где мы жили, для того, чтобы не воображать, будто в меня кто-то влюбится в гостях и явится к отцу просить моей руки. Она снова начала переговоры со свахами. Ей приходилось выслушивать унизительные намеки на то, что меня считают сумасшедшей, унизительные отказы. Приходилось бедной маме упрашивать и задаривать свах. А я то, дурочка, уже вошла в роль девушки, руки которой добивается нелюбимый.

Дошло дело и до смотрин. Боже, кому меня прочили в невестки! Толстые вульгарные женщины, одутловатые лица набелены, брови насурмлены, чаршафы, яшамаки и ферадже — из прошлого века. Мама даже поссорилась с отцом. Одна такая «будущая свекровь» изъявила согласие сделать меня женой своего вдового сына — владельца какой-то мастерской на рынке, не то кожи там выделывались, не то зеркала гранились, — не помню. Все это сопровождалось такими ужимками, будто старуха оказывала одолжение моей семье. Отец считал, что это предложение следует принять, все равно лучше не найдем. Но мама возразила ему решительно и резко. Она сказала, что не хочет видеть меня несчастной, что я не приживусь среди таких грубых и необразованных людей, что не для того она меня растила и берегла. Я чувствовала себя униженной, но в то же время я поняла (чуть ли не впервые), как сильно любит меня моя мать.

Конечно, были и другие варианты знакомств — более современные, когда мы с мамой приходили в гости в квартиры, обставленные европейской мебелью, сидели в гостиных с фортепиано. Слушая, как играют другие молодые женщины и девушки, я поняла, что они получили более тщательное образование, чем я. Однажды я сказала отцу, что хотела бы научиться играть. Но эта, в сущности, невинная просьба оказалась переполнившей чашу каплей — отец выплеснул на меня все копившееся в его душе раздражение. Мне стало жаль его, ведь он тоже чувствовал себя униженным, имея взрослую незамужнюю дочь. Короче, пианино мне так и не купили. Наверное, теперь я могла бы настоять на покупке инструмента, но зачем? Из каприза? Особых музыкальных способностей у меня все равно нет. Это будет всего лишь новым поводом для ссоры с отцом и Джемилем.